Шепчущий мрак - Филлис Уитни Страница 57

Пока мы сидели в красивой гостиной, когда-то принадлежавшей Гуннару и его жене, я обратила внимание на фотографию в серебряной рамке, стоявшую на рояле. Я сразу поняла, что улыбающаяся блондинка на фотографии — это Астрид, жена Гуннара. Я не желала знать, какая она, как выглядит, и больше уже намеренно не смотрела в сторону рояля.

— Прошло немало времени с тех пор, как вы в последний раз были у нас, — говорила миссис Торесен Лоре. — Я рада, что вы хорошо выглядите и счастливы. И мне очень приятно, что вы привезли с собой мисс Холлинз. Гуннар много рассказывал мне о вашем отце, мисс Холлинз.

"Интересно, а что он рассказывал ей обо мне", — подумала я. Но если он и отзывался обо мне не очень лестно, она никак этого не показала. После первых радушных слов миссис Торесен повела нас в обеденную половину длинной гостиной и угостила вкусным легким ленчем, состоявшим из сандвичей по-норвежски.

Лора засыпала миссис Торесен вопросами, и та охотно рассказывала о своей работе по организации городского молодежного центра, где бы юноши и девушки могли собираться и проводить вечера.

Ленч прошел приятно и безмятежно. По крайней мере, я постаралась выглядеть безмятежной. Я все время сознавала, что мое новое отношение к Гуннару не изменилось. Я украдкой наблюдала за ним. Разглядывала его продолговатое красивое лицо, его прическу — откинутые назад со лба каштановые волосы. Слушала его низкий голос, смотрела на руки с удлиненными, как его лицо, тонкими цепкими пальцами, зная, какими нежными и сильными могут быть эти руки. Я потеряла голову и знала это. Но в ту минуту мне было все равно.

После ленча Лора велела Гуннару прогуляться со мной на пляж — она хотела поговорить с его матерью. Выслушав это распоряжение, он улыбнулся мне и проводил меня к стеклянным дверям, выходящим во внутренний дворик. В крошечном садике взошли лиловые и желтые крокусы, а форсайтия была усыпана желтыми бутонами.

Мы спустились по выложенной камнем дорожке, и Гуннар подал мне руку, чтобы помочь перебраться через валун, преграждавший путь к пляжу. Я спрыгнула с камня и на какое-то мгновение оказалась совсем близко от него, почти в его объятиях. Он вежливо отступил, а я, не желая смотреть на него, словно он, отстранившись, нечаянно отверг меня, уставилась на маленькую лодку, вытащенную на берег, и на прозрачную воду, плескавшуюся у наших ног.

Когда Гуннар заговорил, я с возмущением поняла, что речь опять пойдет только о Лоре.

— Что ты думаешь о ее вчерашнем выступлении? — спросил он.

Я дерзко вскинула голову и посмотрела на лежавшие вдали острова:

— Я думаю, она доказала то, что хотела доказать.

— И что не требовалось доказывать. Никто и не сомневался, что она по-прежнему прекрасная актриса.

— Она доказала нечто большее. Теперь Майлзу придется смириться с тем, что она должна использовать свой шанс. Пусть знает, ее ничто не остановит.

— А каково твое мнение по этому поводу?

И тогда я посмотрела на него в упор с вызовом. Для меня было бы лучше, если бы он снова меня разозлил.

— Я считаю, что она должна делать то, что хочет.

— Даже если ей грозит провал?

— Она имеет на него право.

— Ты, я полагаю, по-прежнему была бы только рада, если такое случится, и по-прежнему будешь поддерживать ее на этом пути.

— Что ты полагаешь, меня не интересует, — отрезала я.

— Я знаю, Ли. Ты ясно дала это понять.

Он пошел от меня прочь по песку к перевернутой лодке и остановился, опершись на нее ногой. Я почему-то почувствовала себя одинокой и отвергнутой.

Я заговорила тихо, ощущая непривычную дрожь в голосе:

— Это неправда, будто мне все равно, что ты считаешь. Напротив, меня это очень волнует. Ты был другом моего отца, и мне хотелось бы, чтобы стал и моим тоже. Что-то происходит со мной. Что-то в душе… с тех пор, как я приехала в Берген. Это ново для меня… и пугает. Мне нужно время, чтобы разобраться.

Его взгляд остался настороженным, но голос звучал более мягко:

— Возможно, с тобой происходит то, на что надеялся твой отец, Ли.

Я попыталась выразить свои мысли вслух:

— То, что Лоре безразлично, что я ее дочь, больше не имеет никакого значения для меня. А имеет значение то, что я начинаю узнавать ее, привязываться к ней и могу ее полюбить. Не только потому, что она Лора Уорт, а потому, что она моя мать и имеет право быть женщиной.

Внезапно слезы брызнули у меня из глаз. То были слезы облегчения, источник которых оставался замерзшим большую часть моей жизни. Гуннар подошел и обнял меня, чего я так страстно желала.

Как хорошо было бы, если бы твой отец мог оказаться здесь и обнять тебя вот так же.

Но мне не хотелось, чтобы Гуннар обнимал меня, как отец. Впрочем, это тоже не имело значения. В моей душе, где до сих пор властвовала пустота, появились сразу два человека, к которым я могла относиться с нежностью. Любой из них мог причинить мне боль, унизить-, отвернуться от меня. Ц это тоже ничего не значило, потому что таяние льда было уже не остановить. Я плакала на плече у Гуннара, а он гладил меня по голове и обнимал, пока я не успокоилась. Тогда я сама отстранилась от него и вытерла слезы мужским носовым платком, который он мне протянул.

— Любовь причиняет страшную боль, — озадаченно произнесла я. — Никогда не думала, что это такое болезненное чувство.

Он печально улыбнулся.

— Да, любовь причиняет боль, — проговорил он, и я поняла, что он вспомнил Астрид.

— Все равно, лучше быть живым и чувствовать боль, — сказала я и удивилась, что могу произносить подобные слова и верить в них.

— Значит, теперь, когда ты по-иному относишься к Лоре, — продолжал Гуннар, — ты должна помочь всем нам отговорить ее от авантюры, которую она задумала.

Я беспомощно уставилась на него, обнаружив, что наряду с любовью в моей душе есть место и преданности. Я яростно замотала головой:

— Нет! Я на ее стороне. Если она этого хочет, то должна вернуться, встретиться лицом к лицу со своим миром и стать той, кем может теперь стать и кем не была прежде. Я считаю, сегодня она может стать величайшей актрисой Америки… если настоит на своем.

Вот тогда он рассердился по-настоящему. Я увидела в его глазах бурю, подобную разбушевавшейся стихии в его родном суровом краю. Я поняла, что он как полагал, так и будет полагать, будто я желаю Лоре поражения. Все, что я говорила о любви, не в счет, потому что он по-прежнему думал, что я замыслила наказать Лору, увидеть, как она сама себя погубит.

Я намеревалась рассказать ему, что случилось прошлой ночью и что Ирена рассказала мне сегодня утром. Теперь я ему ничего не скажу. Я отвернулась, такая же сердитая, как и он, и страшно обиженная. Я направилась обратно к дому, и он последовал за мной, обогнав меня перед самым входом, чтобы с ледяной вежливостью открыть мне дверь.