Ключи от рая - Мейв Бинчи Страница 57

А сейчас я ненавижу ее за манеру улыбаться одним ртом, но не глазами. Я ненавижу ее за то, что ее знают, чествуют, ею восхищаются, а за ее картинами выстраиваются очереди желающих их купить. Все они отмечены красными точками, означающими, что они проданы. Как пятна на ее ужасных рисунках на конфетных коробках.

Нет, ну зачем я это сделала? Почему не осталась дома и не подготовилась к собеседованию? В самом деле, зачем?

Но в то же время был смысл пойти. Я хотела показать Монике, что не боюсь ее, что я не завидую ей, не переживаю из-за того, что они с Кеном друзья. Или, может быть, больше чем друзья.

К тому же, готовясь к собеседованию, я сделала себе новую прическу и завела новую льняную блузку, которую можно надевать под мое хорошее замшевое пальто. И я решила устроить себе выход в их общество. Кену не повредит, если он увидит меня в таком потрясающем виде.

Все закончилось плохо. Если Кен и думал обо мне этим утром, то только с чувством глубокого облегчения оттого, что его канадская практическая жилка возобладала над желанием приударить за мной. Кен, вероятно, проснулся утром с чувством облегчения. В отличие от него я проснулась с таксистом в моей кровати.

Со своего места на краешке кровати я могла видеть льняную блузку, и выглядела она так, как будто на нее вылили полбутылки красного вина. Интересно, что с моей дорогой прической — ладно, сегодня утром я не смотрелась в зеркало, но волосы, очевидно, похожи на спутавшиеся ветви дикого кустарника.

Вино было кошмарным, а церемония открытия скучной. По-моему, картины были ужасные, все могли это видеть. Когда я получу работу в картинной галерее (точнее, если я получу там работу), я не буду поощрять размещение подобных экспозиций. Они никому не нравятся — люди что-то бормочут и говорят правильные слова и покупают их, потому что хотят поддерживать хорошие отношения с Тони, который владеет галереей. Однажды Тони может предоставить и им возможность выставиться, если правильно себя повести.

А Моника вела себя грубо и оскорбительно. Неудивительно, что я напилась. Похоже, она с трудом вспомнила мое имя. Его нетрудно запомнить, даже малоспособные ученики справляются с этим. Нельзя сказать, чтобы имя Эмер было трудным для произношения.

Но Моника не может с этим справиться. Ей нужно напрягать свои мозги, чтобы представить меня людям.

Она заявила, что я училась вместе с ней в художественном колледже. И если я такая старая и немощная, а она такая молодая, никто не поверит, что мы ровесницы.

Давай, Моника. Нам всем по тридцати одному году — тебе, Кену и мне. Никто не состоял в браке.

Кен преподает в школе изобразительное искусство, ты рисуешь кошмарные пастели на коробках для сахара и пряностей, у меня административная работа. В это самое утро я вполне могла получить отличную работу в одной из лучших картинных галерей страны — место директора или, точнее, куратора.

Я очень хочу получить эту работу. Ну зачем я влезла в эту грязь?

Я даже не могу пошевелиться, чтобы встать и привести себя в порядок. Найти что надеть на себя. О господи, на блузке, кроме пятен от вина, еще и спагетти!

Да, действительно, потом мы поехали в паста-бар. Вместо того чтобы поехать на автобусе домой, как нормальный человек, я лила слезы от счастья, что Кен предложил некоторым из нас поехать туда. Конечно, Моника отправилась тоже, сказав, что будет забавно отвезти туда Тони из картинной галереи и эту ужасную крикливую публику. Ну, в конце концов я, возможно, была самой крикливой. А один из посетителей подошел ко мне и угостил бутылкой вина за то, что я нарисовала вывеску для мастерской по ремонту велосипедов, принадлежавшей его отцу. И Моника решила, что это очень смешно. Эмер рисует вывески для ремонтных мастерских, просто невероятно, разве она годится на что-нибудь еще?

Кажется, в какой-то момент Кен прошептал, чтобы я не обращала на нее внимания, она нарочно заводит меня.

— Зачем? — спросила я.

— Потому что она ревнует.

Может быть, я просто подумала об этом. Он мог такое сказать, но, опять же, я могла это выдумать. Честно говоря, я помню вечер не очень хорошо. Было много напитков со льдом, потом все стояли в ряд и пели «By the Rivers of Babylon», и я вместе со всеми. И я думала, что все восхищаются мною.

А как мы платили? Вообще, мы платили? Господи, пусть будет так, что мы заплатили.

Да, я вспомнила. Кен сказал, что с каждого причитается по десятке, и все с этим согласились, кроме меня, у которой был приступ трезвости, и я сказала, что надо бы скидываться по пятьдесят, и, кажется, он сказал, что это глупости, это всего лишь плата за возможность видеть меня подольше. Моника это слышала, и это ей совсем не понравилось, и она своим тошнотворным голоском маленькой девочки сказала, что лично ее платить никто не заставит, потому что весь вечер в своем салоне она поила всех прекрасным вином. Это уже не понравилось Тони, который заявил, что на самом деле это он всех поил весь вечер. И, боюсь, я спросила, не собираются ли они подраться, чтобы восстановить справедливость, раз это так ужасно важно, кто платил за вино. И Кен поспешно заплатил по карте Visa и вывел нас всех на улицу.

У меня от свежего воздуха сильно закружилась голова, и я бы очень хотела, чтобы Кен отвез меня домой, только лишь для того, чтобы позаботиться обо мне и напоить молоком или водой. Но, конечно, мадам Моника настояла, чтобы он сопровождал ее, и мы все разъехались в разных направлениях. Он поймал мне такси, застегнул на мне мое замечательное замшевое пальто и сказал водителю, чтобы он был ко мне внимателен, потому что я особенный человек.

Мальчик, то есть водитель такси, был ко мне очень внимателен.

Я не могу винить Кена, он тут ни при чем. Он не просил водителя идти ко мне домой и спать со мной. Нет, к сожалению, я не могу сказать, что это его вина. В основном она моя.

Но зачем? Скажите мне, зачем? Я не ложусь в постель с незнакомцами, то есть в моей жизни этого никогда не было. Может быть, это произошло из-за того, что Кен обманул мои надежды? Дал ли он мне повод так думать? Не выдумала ли я все насчет него?

Думай, Эмер. Думай и постарайся вспомнить путь до дома. Думай тихонько. Не разбуди его.

Он был молодой, я бы сказала, чуть за двадцать. Худое, острое лицо, чем-то напоминающее лисье. Хитрая лиса, ожидающая благоприятного момента.

— Похоже, у вас был хороший вечер, — сказал он, когда я торопливо залезла в машину, вместо того чтобы попрощаться с Кеном и притвориться более трезвой, чем была.

— На самом деле у меня был дерьмовый вечер, если это так вас интересует, — холодно ответила я.

— И что же вы предпочли бы? — спросил он.

— Не ходить туда вообще. Не пить это дешевое вино, не разговаривать с этой скучной женщиной, не смотреть на ее плохие картины.

— Звучит ужасно, в самом деле, — сказал он.

Я не хотела, чтобы он меня жалел.