Летняя королева - Элизабет Чедвик Страница 58

– Это большая честь для меня. – Жоффруа слегка улыбнулся.

– Действительно, поскольку я редко кому ее оказываю.

Он посмотрел на нее не мигая и с трудом сглотнул.

– Я сделан из очень грубого вещества по сравнению с дамой моего сердца.

– Не верится, что она так думает, – мягко заметила Алиенора.

Перед палаткой поднялась суматоха, возвестившая о прибытии короля. Алиенора отпрянула, а Жоффруа поклонился и ушел заниматься делами.

Сквозь раскрытый полог она наблюдала, как Людовик спешивается. Настроение у него было отвратительное. После Витри морщины между его бровями вообще не разглаживались, но сейчас они стали еще глубже.

– Мадам, я получил ваш вчерашний ответ, – начал он без преамбулы, врываясь к ней в палатку. – Вы больше не будете подобным образом разговаривать с Тьерри де Галераном. Это недостойно королевы.

– Сир, мне бы доставило огромное удовольствие вообще не разговаривать с ним никогда, – ответила она. – Я не потерплю ваших шпионов в моем окружении. Если вам что-то нужно от меня, проявите любезность прийти и попросить сами.

Он поджал губы:

– Это было обычное дело. Мне передали, что вы пили у костра с солдатами. Неподобающее поведение для королевы Франции.

– Я разговаривала с моими командирами, – возразила она. – В этом не было ничего неподобающего. Вы прислали де Галерана сказать, что вам нужны мои лошади и припасы. Когда мы только отправились в путь, вы обвиняли меня в расточительности – мол, я слишком много всего везу с собой, но вот теперь вы остались без денег и провизии, так кто в этом случае поступил умнее?

Людовик рассердился:

– Осторожнее, мадам! Вы моя жена и должны во всем меня слушаться. Если только не хотите попасть под домашний арест, будете вести себя разумно.

Презирая мужа всей душой, Алиенора не понимала, как вообще могла когда-то считать его привлекательным или даже приятным. Перед ней стоял ворчун, преждевременно превратившийся в старика, полный праведного гнева, мучимый чувством вины и презрением к самому себе, так что все зло мира превращалось в грехи ближайшего козла отпущения. Сочувствие, которое она раньше к нему питала, давно исчезло. Когда-то Алиенора надеялась вытащить его из трясины, изменить, но он слишком глубоко увяз, да и ее тянул с собой.

– Разумно, – повторила она. – Действительно, сир, вы подаете мне пример. Вам будет приятно узнать, что господин де Ранкон собирает сейчас лошадей и провизию, о которых вы просили, а я затребовала дополнительные средства из Пуату и Аквитании. – Она протянула ему пергамент с печатью.

Людовик взял свиток кончиками пальцев и, не говоря ни слова, вышел из палатки. Алинора знала: он не обрадуется тому, что она дала ему, но надеялась, что муж на какое-то время успокоится. Теперь ей не оставалось ничего иного, как сцепить зубы и терпеть, но чем ближе она подходила к Антиохии, тем становилась сильнее.

Проезжая мимо очередного гниющего трупа лошади на обочине, Алиенора отвернулась. На этот раз пал немецкий боевой конь, не сумевший выдержать августовскую жару, которая не отступала ни на один день по дороге в Константинополь. Ее чуть не вывернуло от зловония, что издавала изъеденная личинками плоть, и она прижала к лицу ткань вимпла. Вдоль тракта холмились неглубокие могилы паломников и солдат, умерших во время пути. Некоторые могилы разрыли хищники, питавшиеся падалью, и раскидали повсюду разрозненные останки. Поначалу Алиеноре становилось плохо от этого зрелища, но теперь она почти привыкла, если не считать того, что иногда запах, тяжелый и гнилостный, как в мясном квартале Парижа в конце жаркого летнего дня, вызывал тошноту.

Ее коренастая лошадка бежала не так резво на жаре, пот стекал каплями с ее живота, оставляя на земле мокрый след. Сейчас было вдоволь воды, чтобы пополнить запасы, но, как только они пересекут приток Дуная, рукав Святого Георгия, и окажутся в Анатолии, с водой будет гораздо хуже, а лошади, пройдя много сотен миль, будут уже не такими крепкими.

Деньги для Людовика прибыли из Франции на резвых вьючных пони, которых не сдерживала трясина медленно бредущих паломников, так мешавших быстрому продвижению основной армии. Судя по новостям, дела во Франции шли своим чередом при спокойном и разумном правлении. Аббат Сугерий и Рауль де Вермандуа добились для страны стабильности, а любые мелкие неприятности легко устранялись. Петронилла написала короткую записку, в которой сообщила, что Мария теперь вовсю бегает и носит настоящие маленькие платьица, а не младенческие наряды. «Я каждый день рассказываю ей о тебе, – писала сестра. – Она не забудет свою маму». Алиенора отложила письмо и больше в руки не брала. Что бы там ни рассказывала девочке Петронилла, представление ребенка о том, кто ее мать, все равно будет неверным.

Прибыли и другие письма, одно из них от императрицы Ирины [19], супруги императора Мануила Комнина [20]. В нем она интересовалась, как ей лучше встретить Алиенору в Константинополе и какие той нужны удобства. В общем, приветственное письмо одной сановной дамы к другой. Алиеноре не терпелось познакомиться с императрицей греков – ее ровесницей, немкой по рождению. По-настоящему ее звали Берта, но она изменила имя на Ирину, выйдя замуж за Комнина. Алиеноре также интересно было посмотреть Константинополь. О необыкновенном богатстве – золоте, мозаиках и священных реликвиях, собранных в городе, ходили легенды.

Людовик держался угрюмее, чем обычно, из-за множества ограничений, навязанных греками, которые контролировали путь через Болгарию и имели весьма однобокие представления о том, зачем сюда явились французские и немецкие войска. Людовика взбесило требование, чтобы он со своими баронами присягнул на верность императору Мануилу в тех бывших имперских землях, которые они отобрали у неверных. С какой стати ему приносить клятву, если он самолично завоевал эти территории?

Правитель города Софии, кузен императора Мануила, присоединился к французской армии и помогал снабжать ее по пути, хотя задача у него была не из легких. То и дело вспыхивала драки из-за обменного курса – пять французских серебряных мелких монет за один-единственный греческий медяк. Греки часто закрывали города, когда видели приближение французов, и соглашались отдавать провизию, только опуская ее в корзинах со стен. В результате припасов катастрофически не хватало, раздражение росло, стычки стали обычным делом. Воины покидали шеренги, отправляясь добывать продовольствие. Некоторые возвращались с тяжелыми мешками на плечах и кровью на руках. Другие вообще не возвращались.