Золотая гондола - Барбара Картленд Страница 59

– Откуда он узнал о нем? – резким тоном осведомился сэр Харвей и как ему самому, так и Альберто было ясно, на кого он намекал.

– Это было нетрудно разузнать, ваша милость, если не от самого владельца палаццо, то от кого-нибудь из его доверенных слуг.

– Да, разумеется, – отозвался сэр Харвей. Губы его плотно сжались, и он бросил взгляд на Паолину.

– Что случилось? – спросила она. – Что-нибудь украдено?

– Да, – ответил сэр Харвей. – Наши деньги. Все до последней кроны. Герцог, как оказалось, был умен – чертовски умен.

– Что же нам делать? Что теперь делать? – вновь и вновь повторяла про себя Паолина, пока наконец слова эти не сорвались с ее губ и она произнесла их вслух.

– В этом не было моей вины, ваша милость, – стонал Альберто, отчаянно жестикулируя руками при каждом слове. – Я тщательно проверил все замки и спустился вниз поужинать. И только когда я кончил есть, мне вдруг послышался какой-то странный звук со стороны внутреннего дворика. Я выглянул наружу и заметил человека, карабкавшегося по веревочной лестнице из вашего окна вдоль стены по направлению к аллее. Взгляните, здесь, на карнизе, его следы.

Альберто указал патетическим жестом в сторону окна, затем продолжал:

– Я тут же выбежал наружу, чтобы задержать его, но было уже слишком поздно. Однако когда он перекинул ногу через верхний край стены, то обернулся и посмотрел вниз, на меня. Он был без маски, и я узнал его. Это был Джиоламо, личный секретарь герцога!

– И что ты сделал тогда? – спросила Паолина.

Альберто развел руками.

– Что я мог сделать, сударыня? Я тогда не знал о том, что он совершил кражу. Я выстрелил, но он уже успел скрыться, и преследовать его было бессмысленно. Как вам, господа, известно, по другую сторону стены внутреннего дворика находится узкий переулок. К тому времени, когда мы собрались открыть дверь, его уже и след простыл – наверняка где-нибудь в стороне его поджидала гондола.

– И ты решил, что он явился сюда с целью кражи? – спросил сэр Харвей.

Альберто покачал головой.

– Нет, ваша милость. Я подумал, что его прислали сюда, чтобы разведать обстановку. Герцог часто давал ему подобные поручения. Он не раз шпионил за другими для его милости – подслушивал у дверей, читал чужие письма, пока гости находились внизу, выведывал их секреты и доносил о них его милости. У Джиоламо всегда хватало ума, чтобы исполнить любой приказ хозяина.

– Это видно сразу, – сухо заметил сэр Харвей.

– Некоторое время спустя я поднялся наверх, – продолжал Альберто. – Клянусь Богородицей, у меня даже в мыслях не было, что Джиоламо и его светлость унизятся до самого обычного воровства. Я зашел к вам в спальню, ваша милость, чтобы положить на постель вашу ночную рубашку. И только тогда я заметил открытую панель.

– Ты догадывался, что именно хранилось за нею? – спросил сэр Харвей, строго взглянув на него.

– Ascoltimi [15], ваша милость, – ответил Альберто, – в каждом богатом доме, в спальне любого состоятельного человека есть тайник, в котором он хранит деньги и драгоценности. Я не знал точно, был ли такой тайник именно в этой комнате, но, когда однажды ночью вы отослали меня, я был совершенно уверен, что вы заперли свои деньги примерно в таком месте, как это.

Он указал на пустое темное пространство за расписной панелью. Сэр Харвей проследовал через всю комнату и захлопнул панель, словно давая самим этим движением выход собственным сдерживаемым чувствам.

Паолина в изумлении уставилась на панель. Было совершенно невозможно обнаружить на глаз, где открывался тайник. Расписная панель ничем не отличалась от остальных, и не было никаких признаков соединений или щелей. Закрытая, она казалась частью стены, и девушка поняла, что никто бы не смог найти тайник, не зная заранее, где именно он находится.

– Я был глупцом, – с усилием произнес сэр Харвей. – Мне следовало подыскать другой тайник.

– Ты не мог знать, что герцог опустится до подобного вероломства, – утешала его Паолина.

– Я отомщу за вас, ваша милость! – пообещал ему Альберто. – Я подстерегу Джиоламо где-нибудь в темном переулке. Он трусит, когда видит перед собой холодную сталь.

– Нет, – отрезал сэр Харвей.

– Но, ваша милость, вы не можете допустить, чтобы это сошло ему с рук, – с жаром заявил Альберто. – Я не осмелюсь напасть на Джиоламо днем, так как он всегда носит при себе кинжал. Но ночью – совсем другое дело.

– Говорят тебе, оставь его в покое, – потребовал сэр Харвей. – Он всего лишь выполнял приказ. А сейчас иди спать, Альберто. Сегодня вечером ты мне больше не понадобишься.

– Ваша милость, прошу вас... – взмолился Альберто.

– Делай то, что тебе говорят, – ответил сэр Харвей тоном, не допускавшим возражений. Но затем, когда молодой человек уже направился к двери, он переменил решение.

– Погоди! Передай гондольерам, что они мне еще пригодятся.

– Да, ваша милость.

– И ты можешь проводить нас.

– Не могу ли я сопровождать вас?

Сэр Харвей покачал головой.

– Нет, потому что мы отправляемся на бал.

– На бал! – повторила Паолина, крайне удивленная, и как только Альберто покинул комнату, закрыв за собой дверь, добавила:

– Что вы задумали? Зачем нам возвращаться на бал в такое позднее время?

Сэр Харвей ничего не ответил, и после короткой паузы она спросила:

– Неужели вы действительно хотите бросить вызов герцогу? Вам ни в коем случае нельзя этого делать. Герцог сильнее вас и обладает огромным влиянием. Если вы открыто обвините его в этом преступлении, он обязательно найдет способ отделаться от вас. Умоляю вас, дорогой мой, не будьте опрометчивы.

Сэр Харвей по-прежнему молчал. Казалось, он был погружен в размышления. Затем он внезапно обернулся и положил руки на плечи Паолины, вглядываясь в ее черты с таким рвением, с каким погибающий смотрит на свою последнюю надежду на спасение.

– Я люблю вас, – произнес он наконец с нежностью, – и вы знаете это. Я люблю вас больше, чем мог себе представить, и глубоко уважаю вас. Для меня вы – само совершенство и самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо встречал.

– Почему вы говорите так? – шепотом спросила Паолина.

В его словах и голосе чувствовался налет печали, они явно не были простыми излияниями влюбленного.

– Я говорю об этом потому, любимая моя, что мы возвращаемся на бал с тем, чтобы заставить графа сделать вам предложение.

– Нет! Нет! Только не это! – вскрикнула Паолина. – Вы же обещали мне.