Можно тебя навсегда - Наталия Романова Страница 6

     Чёртов ад! Ещё на ноги беременных баб он не смотрел!

     – На тумбочку, – Женя показала на допотопную тёмную тумбочку у кровати, напоминающую мебель в спортивном лагере, куда Богдан ездил в детстве.

     – Хорошо.

     Он быстро поставил машинку и стремительно вышел из комнаты, тут же отправляясь в свою.

     На тахте его ждал сюрприз – лежавшие ровной, аккуратной стопочкой купюры. Ровно столько, сколько он заплатил за проживание за месяц и залог.

     – Жень, а это что? – он вернулся в гостиную, там хозяйка квартиры – уже в трикотажных штанах и бесформенной футболке – продолжала собирать тряпичное богатство.

     – Ну, – она уставилась на Богдана, как перепуганный олень в свете фар. – Ты ведь не будешь здесь жить… вот.

     – Почему? – он подошёл ближе к Жене, смотря сверху вниз, не совсем понимая, что происходит.

     – Тебе же всё это, – она обвела рукой пространство, – подходит, как корове седло.

     – Про коров я знаю немного, а с сёдлами знаком.

     – Чего?

     – Мне подходит, – он вложил деньги в тёплую ладошку Жени. – Рядом работа, парк, о парковочном месте сегодня договорился, невероятная удача, сама понимаешь. Мне определённо подходит. Или ты передумала мне сдавать? Я не подхожу?

     – Нет. То есть да! Подходишь, очень подходишь! – тут же взвизгнула Женя, сжимая деньги.

     – Отлично, – он невольно улыбнулся, смотря на кругловатое лицо с ямочками на щеках. – А что ты шила? – спросил просто так, вдруг захотелось поговорить, а темы иной не придумалось.

     – Кроша.

     – Чего?

     – Крош из Смешариков. Голубой кролик.

     – Кролик-гей? – толерантность шагает по стране семимильными шагами…

     – Просто голубой! – засмеялась Женя. – Сейчас! – рванула она в свою комнату.

     Женя вернулась, держа сшитые очертания кролика, во всяком случае, по ушам можно было заподозрить мультяшное млекопитающее семейства зайцевых. Будущая тряпочная игрушка.

     – Потом времени не будет шить, – пояснила она. – Да и нервы успокаивает.

     – Красиво, – Богдан задумчиво крутил тряпочку в руках, приподнимал по очереди уши, в кончиках которых шелестело, а на месте пуза был вшит зеркальный винил.

     – Хочешь, подарю, когда дошью?

     – Думаю, тебе нужнее, – Богдан улыбнулся и вернул недошитую куклу Жене.

     Для чего ему тряпичный Крош? Ребёнку Жени придётся в самый раз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Богдан ходил по кабинету, не находя себе места. Вот почему он уехал из Москвы – слишком тесно, слишком шумно, людно. Он никогда не был мизантропом или интровертом, просто в какой-то момент до смерти устал, а сейчас вспоминал, от чего именно.

    Новый кабинет Богдана был просторным, выходил окнами на проспект и парк напротив. Как представитель совладельца, он, не церемонясь, подвинул начальника отдела кадров, отправив того в узкую конуру, изначально выделенную отцом родному сыну.

    Светло, высокие потолки, миловидная молоденькая секретарша под боком. Радуйся жизни, Усманов!

     – Богдан Павлович, к вам… – на пороге появилась секретарша Алина. Хорошенькая, ресничками умильно хлопает, губки пухлые сложила бантиком, волосы прокрашены… как-то же этот эффект называется, с якобы отращёнными корнями. Вдруг подумалось, будь жива Яна – он бы точно знал.

     – Я тут хозяин! – прогремел за спиной Алины Павел Петрович, заставляя бедняжку побледнеть даже под слоем косметики.

     – Всё хорошо, Алина, – Богдан успокоил девчонку, отошёл в сторону, пропуская отца, показал взглядом, что ничего не нужно и тут же закрыл дверь, отделяя кабинет от приёмной.

     – Чего персонал пугаешь? – усмехнулся Богдан, усаживаясь в кресло во главе стола.

     – Пусть знает своё место!

     – Она знает, – Богдан повёл плечом. Что за манера ставить на место любого, кто попадается под руку, к месту и не к месту, словно на всякий случай, будто секретарша или уборщица случайно забудут, на кого работают.

     – Каждый должен знать!

     – Бесспорно, – Богдан ухмыльнулся.

     – Вот и ты помни, где твоё место!

     – Провалами в памяти не страдаю.

     – Тогда встал и пошёл отсюда вон!

     – Мне доверенность снова показать? – Богдан откинулся на спинку кресла и посмотрел на отца. Неплохо сохранился для своих шестидесяти. Да, расползся, полысел, обрюзг, но в целом – домашний жирный голубь, не орёл, но тоже тварь пернатая.

     – Я, по-твоему, не помню, что ты здесь по доверенности моей звезданутой жены?!

     – Ты выражения-то выбирай, – Богдан встал, быстрым шагом подошёл к окну, упёрся руками в подоконник, а взглядом в отца. – Тебе она, может, звезданутая жена, а мне мать.

     – Да какая она мать?! – набрал воздух в лёгкие Павел Петрович. – Воспитала на мою голову! Одна ерундой страдает со своими салонами, месяца не проходит без «папа дай». Вторая такая же «папа дай», то куртку, то туфли, то институт оплати. Ты отхапать собрался всё, что я наработал, ночами не спал!

     – Положим, ночами ты не спал по другой причине, а что и как наработал, покажет аудит.

     – Ты хоть понимаешь, какой это удар по репутации компании?

     – Я всё отлично понимаю, – Богдан сохранял внешнее хладнокровие, несмотря на единственное желание: послать к чертям всех Усмановых, с отца начать, троюродным пращуром закончить.

     За сам факт наличия любовницы Богдан отца не осуждал, понял лет в двадцать, лезть не в своё дело – себе дороже. У кого нет любовницы? Моногамия – непочитаемая нынче добродетель. Однако, всему своё место. Семья – семьёй. Любовница – любовницей. Не нужно смешивать мух и котлеты. Смешал? Ешь, не жалуйся, мол, невкусно.

     – Пойдут слухи, разговоры, всё это неполезно для бизнеса, – шипел Павел Петрович.