Камасутра. Короткие рассказы о любви (сборник) - Ирина Лобусова Страница 6

— Ну, любовником я бы его не назвала. Скорей, любимый мужчина. И знаете, я думаю, этого мужчину ваша жена будет любить всю свою жизнь!

Конечно, шеф бы сказал, что я перегнула палку. И лицо у клиента стало таким…Словно выстрелил бы в меня, если б смог! Рассмеявшись, я положила перед ним несколько фотографий.

— Да вот же он! Смотрите, тут он купается. А здесь ваша жена кормит его яблочным пюре. А вот тут они в парке…

Фотографии выпали из его рук:

— Что… что это? Кто…

— Да ребенок у вашей жены! Ребенок! Не любовник, а сын! Маленький мальчик, 5 лет! Эту тайну она тщательно скрывала от вас потому, что вы были так категоричны с самого начала. Она думала, что если вы узнаете про ребенка, то выгоните ее вон. А она очень вас любит. И ребенка любит. Вот и разрывалась между вами двумя! Вы только представьте себе, как она страдала! Поселила ребенка у няни, и каждую минуту рвалась к нему! Думаю, она так настрадалась, что и жизнь ей была не мила, вот она и перестала все это прятать… никакого любовника и близко нет!

Фотографии выпали из его рук, и тогда произошло невероятное. Он заплакал. Да так, что мне по-настоящему пришлось отпаивать его водой!

Дней через десять, уже занимаясь другим делом, я проходила через городской парк. Все втроем были там. Мой клиент катал мальчишку на всех каруселях. Тот уплетал мороженое и был одет в одежду из самого дорогого детского магазина. Что же касается женщины, то и джинсы, и неряшливый хвостик канули в небытие. То заплаканное, издерганное существо, которое совало мне в руки те фотографии, растворилось в прошлом. Лицо ее светилось счастьем, и каким! И действительно, мне редко потом доводилось видеть радость, которая в тот день, в парке, застыла на лицах этих троих….

— Поезд в 7.30 утра.

— С вокзала?

— С Восточной.

— Почему с Восточной?

— Говорят, сегодня намечается забастовка железнодорожников, с вокзала московские поезда не пойдут. Отправят прямо с подходных путей. Так что даже не успеем попрощаться как следует.

— Москве привет.

— Да чего у ж там, все равно недели через две встретимся!

Желтый лист с шорохом упал за окном. Сидя на кровати, охватив руками колени с прижатым к ним одеялом, ей казалось, что в мире не существует ничего, кроме желтого листка за окном, с шорохом упавшего на асфальт. «Все будет хорошо, слышишь? — прокричал внутри хриплый, отупевший от тепла голос. — Все хорошо — слышишь?» она только тверже сжала колени и ткань тонкого пододеяльника прилипла к голой груди.

В принципе горд у вас совершенно тупой, ты извини, конечно, — он стоял возле зеркала, и утренний свет осени покрывалом обволакивал его не слишком широкие плечи, не слишком красивые черты лица, не слишком умный лоб.

— говорят, ехать в Одессу как в прорубь: или все — или ничего. Одно слово — Одесса, хитрые пробивные бестии и, главное, всё всегда знают лучше тебя. В Москве от этого отвыкаешь и устаешь. Ты не сердишься, что я так откровенно, нет?

Она улыбнулась и покачала головой. В ту же самую секунду ей показалось, что эта улыбка словно отрезала часть ее лица, снесла будто взрывом, превратив губы и подбородок в кровавое мессиво. Но снаружи не отразилось ничего — была только юная женщина (совсем еще девочка), без косметики в облаке распущенных пушистых волос, прижимавшая одеяло к обнаженной груди, будто тому, кто стоял возле зеркала, было не все равно (закрыта грудь или нет), ведь он видел достаточно, чтобы уяснить ценность женщины девочки, мутными от боли глазами улыбающейся в окно.

— Одесса красивая, и одесситки — прелесть. И ты, конечно, тоже прелесть. Только вот проводники у вас в поездах наглые, за постель много дерут… — он замолчал, в горле словно застыл терпкий ком, он подумал, что благороднее (право же) будет просто ударить ее по лицу, чем — так…

Она улыбалась, не понимая — за что. За что несется на нее поток ничего не значащих слов — целое море бесформенной чуши вместо того, чтобы просто сказать правду…. А где была эта правда, в чем? В том, что никакой забастовки железнодорожников не будет и он уезжает в Москву не поездом, а самолетом.

— Впрочем, я надеюсь, мы увидимся через две недели, — он будто пытался продолжить начатую ранее мысль, но… застревал мерзкой тошнотворной дрожью в горле взгляд женщины-девочки, прижимающей одеяло к груди, и желтый лист — сын осени, падал на асфальт за окном.

Тяжелая чушь липкого безвоздушного пространства комнаты давила на мозги. Ему хотелось подбежать к ней, сорвать одеяло и отхлестать им по лицу — в кровь, чтобы заглушить в груди боль и чувство унизительности собственной роли. Хотелось закричать: «Ты, маленькая дура, очнись! Ну очнись, закричи, побей мебель, стекла, прояви характер, ведь я надругался над тобой — над твоей душой, я подлец! Ведь я же знаю, что был у тебя первый! Ну скажи, что я сволочь, мерзавец, что таких не может носить земля! Маленькая дура, ведь ты же знаешь, что я тебя предал. Я тебя предал, развлекся пару часов, чтобы вышвырнуть прочь как использованный презерватив! Я даже имя твое не помню — понимаешь? Уже не помню! Я негодяй! Это все неправда, что я тебе говорил! У меня жена и двое детей, и отец жены — президент фирмы, в которой работаю. Я приехал в Одессу зарабатывать деньги, понимаешь? Ты мне не нужна! На дух мне не нужна! Не оставлю жену, ты, маленькое большеглазое ничтожество! Ты думаешь, я здесь на свои деньги, да? Думала, я тебя увезу? Ты, маленькая дрянь…»

В глазах женщины-девочки отражалось несколько закатов. Он вдруг увидел себя в них — лет двадцать назад, и ненависть одиночества подступила пряной волной. Ненависть к одиночеству. Был в глазах ее свет, и несколько несказанных слов, запрещающих сказать то, что думал вначале.

«Ты улыбаешься мне — это неправда. Я знаю — ты раздираешь в этой улыбке свое лицо. Знаю — рвешь на куски душу, чтобы я не понял вдруг, сколько для тебя значу. Твое сердце — сосуд из тонкого хрусталя, и я — это я, понимаешь? Я уничтожил его на твоих глазах, уничтожил твоей улыбкой и этой постелью. Я превратил твою душу в ничто потому, что обо всем тебе лгал: о себе, о моей жене, о Москве(на фиг тебе туда, идиотке), о том, что еду поездом с какой-то Восточной… Я знаю, что будет с тобой потом. Знаю, как обхватив голову руками ты будешь метаться в четырех стенах и выть словно раненый зверь, выть как обезумевшее животное, пытаясь ногтями выцарапать меня из своего сердца. Ты будешь биться головой о стену потому, что в этот осенний рассвет я объяснил тебе всю сущность жизни и то, что ты, маленькая дрянь, не человек. Ты будешь кричать в голос от тоски, от одиночества и отчаяния, когда, обернувшись на пороге своей комнаты (своей жизни) ты ничего в ней не увидишь… Это видно в твоей улыбке. Твоя улыбка царапает мою душу».

Она знала, что он уйдет. Ей хотелось вцепиться ему в волосы и крикнуть:” Знаю! Все знаю! Знаю, что летишь самолетом, что поездов с Восточной нет! Знаю — у тебя жена и двое детей, и отец жены купил тебе фирму! И еще ты приехал сюда зарабатывать деньги, одновременно развлекаясь со мной! Думаешь, смог обмануть? Я все о тебе знаю! И ты ничего не значишь для меня — право же, ничего не значишь! Мне было с тобой хорошо. Сам того не ведая, ты объяснил, что жизнь — это свора бешенных псов на свалке, оставляющих позади только выжженную пустыню. Я даже имя твое забуду через полчаса. Будь с собой честен. Ну давай, скажи, что никогда меня не хотел и я ничего для тебя не значу. Что я только красивая девчонка на уровне портовых шлюх с одной только разницей — ты был у меня первым. Но это тоже ничего не значит. Скажи, что ненавидишь меня за то, что я внесла в твою жизнь сразу несколько проблем. Ну скажи хоть слово, и я сама объясню тебе все, поддонок!"

Конец ознакомительного фрагмента