Страшное гадание - Елена Арсеньева Страница 6

Олег хихикнул. Кое-каких русских словечек кузен, оказавшийсявесьма смышленым, поднабрался. Он умел вполне сносно объяснить прислуге, что«каша – now, bad, but, блини – yes, very good!». Но почему-то упорно именовалкафтан армяком, доводя лакеев до судорог в усилиях сдержать непочтительныйхохот, и недоумевал, почему в его присутствии у них начинают болетьживоты, – но все же его «о-де-ва-ся, please!» – было всеми понимаемо. Затополюбившуюся баню Десмонд упорно называл the bagnio, что по-английски, какизвестно, значит – веселый дом, и как Олег ни сдерживался, он не смог незасмеяться, тем паче что на ум пришла очень подходящая история.

– А ведь и верно! – воскликнул он. – Веселый дом!Я в прошлое Рождество пошел с нашими дворовыми к девкам на посиделки, вдеревню. Ряжеными мы пришли, меня никто не признал, – поспешил онпояснить, увидев, как удивленно взлетели брови Десмонда: как это, мол, так,лорд Чердынцев предается простонародному веселью?! Все-таки правду говорят проангличан, что они жуткие задаваки… как это по-ихнему?.. снобы! – Но веселобыло. Я в жизни так не веселился. Пели, плясали, бутылочку крутили, целовалисьвсе подряд. А потом заметил, что девки по одной, по две куда-то бегают. Думал,по нужде, но нет: возвращаются – и ну шептаться, причем кто веселится еще пуще,кто печалится. Спросил парней, те и говорят: небось девки в баню гадать бегают.А знаешь, как в бане гадают?

– Гада-ют? – поразился Десмонд. – What is? Гдемоются?

– Вот-вот, – кивнул Олег. – В ночь на Рождествоприбежит девка в пустую баньку, станет спиной к печке, юбку задерет и молвит:«Батюшко-банник, открой мне, за кем мне в замужестве быть, за бедным аль забогатым?»

Хоть английский Олега за время общения с кузеном существенноулучшился, он все же засомневался, правильно ли выражается, уж больновыкатились глаза Десмонда. Впрочем, тут же стало ясно, к чему относится этонедоумение.

– Юбку задирают? – прокудахтал Десмонд, едва сдерживаясмех. – И что потом?

– Потом банник, стало быть, должен девку по задницепогладить. Ежели теплой лапой погладит, будет у нее муж добрый, ежели холодной– злой. Мохнатая лапа – быть девке за богатым, голая – за бедным. Вот такоегадание!

– Ну, ну и что потом?! – понукал Десмонд, чуя по улыбкеОлега, что в сей вечер стряслось нечто особенное.

Молодой Чердынцев не заставил себя долго упрашивать:

– Там девка была одна – Аксютка, ну, хороша, будто яблочконаливное. Титьки – во! – Он очертил два фантастических полушария, потом,заметив, что Десмонд в сомнении поджал губы, слегка приблизил окружности креальности: – Ну, вот такие, не меньше! Задница – тоже будь здоров. Идет – ажвся колышется. Ну я и говорю Костюньке, лакею нашему: мол, я сейчас отлучусь, аты Аксютку подговори в баньку пойти, тоже на суженого погадать, а то, мол, и незаметишь, как в девках засидишься! Да когда она пойдет, говорю, постереги, чтобникто туда более не совался. Костюнька – он смышленый: не зря его батюшка в нашпетербургский особняк отвез, поставил там помощником управляющего! –мигнул мне: все, дескать, слажено будет! Я вышел тихонько – да к баньке. Зашел,затаился возле печки. Кругом тьма египетская, только луна сквозь малое окошечкоедва посвечивает. Ночь выдалась тогда лунная, не то что теперь. Стою – стужалютая, зуб на зуб не попадает, а девки все нет. Ну, думаю, быть тебе битым,Костюнька, не послушалась Аксютка! И вдруг – чу! – снег хрустит подторопливыми шажками. Бежит со всех ног! Вскочила в баньку – я аж дышатьперестал, – огляделась, да что в такой тьме увидишь? Повернулась к печкеспиной и юбки – р-раз! – на спину себе забросила. Задница у нее – ну, сугробабелее! Как поглядел я на это богатство – у меня едва штаны не прорвались. А онаиз-под юбок своих бормочет: покажи, мол, банник-батюшко, каков будет мойсуженый? Я руку-то нарочно за пазухой держал, она не то что теплая – горячаябыла. Погладил я Аксютку – она аж взвизгнула, но ничего, наутек не кинулась. Яее сперва легонько потрогал, потом осмелел: огладил всю, пощекотал так, что онапуще изогнулась. Узрел я… сам понимаешь что. Ну, только что волком не взвыл,такой пожар в чреслах разгорелся! А она девка-дура, на лавку локтями оперлась,чтоб стоять удобнее, ноги расставила да и говорит: «А покажи мне,батюшко-банник, каково-то будет мне с мужем жить, сладко ай нет?»

Я так и обмер!.. Сперва хотел ее пальцем потрогать, но ужтерпеть мочи не было. Вмиг штаны спустил да как наддал – она и пикнуть неуспела, как я в нее ворвался. – Олег возбужденно перевел дыхание. –Ну, словно в печку сунул, скажу я тебе! Аксютка аж с лавки свалилась, но ясвоего не упустил! Барахтались, пока я вовсе не опустошился. И сзади ее, испереди, и всяко разно. А ей хоть бы что: подскакивает да приговаривает: «А ну,еще, банничек-батюшко, а ну, наддай пару и третьего, и четвертого!» Прыткаяоказалась – жаль, что не девка уж была. Хоть и печалился я, что распечатанноюона мне досталась, а потом понял, что нет худа без добра: кой-чему ее успелинаучить прежние ухажеры, да лихо научить! Ну, когда я встал – ноги, вот текрест, были как у юродивого, тряскою тряслись и подгибались, – то сказалАксютке (она так и валялась на полу, вишь, не только она меня, но и я еекрепенько уходил!): «Быть тебе, – сказал, – за богатым, Аксютка!»Слово я свое исполнил: сперва в дом взял, а когда намиловались вволю и молодказачреватела, выдал ее за Костюньку. Tеперь оба в Петербурге, в доме нашем,надзирают за хозяйством, сынок у них растет…

– Твой сын? – удивился Десмонд. – А отчим его необижает?

– Попробовал бы! – воздел крепкий кулак Олег. –Нет, любит, как своего. Мальчишке и невдомек, что он барский байстрюк. Зачемему лишние мечтания? Костюнька знает, что я ни его, ни мальчонку не обижу, да иАксютку… – он хмыкнул, – не обижаю никогда. Бывало, надоест в Петербургепо непотребным девкам заморским тощим таскаться, вернешься домой, скажешь: «Ану, Аксютка, взбей перинку!» – она тут же, где попало, хоть на полу, хоть на лестнице,хоть в спальне моей, бряк на спину – и ноги врозь.

– А муж?! – округлил глаза Десмонд.

– Да ну, ему-то что? Убудет от бабы, что ль? –отмахнулся Олег. – Тут гвардейский полк надобен, чтоб от нее убыло! И мнехватает, и Костюньке… подозреваю, близ этого пирога еще не один из лакеевкормится.

– Амфитрион, – пробормотал Десмонд, и Олег так изакатился.

– Амфитрион, ну истинный наш Костюнька Амфитрион! [6]