Мать моя - колдунья или шлюха - Татьяна Успенская Страница 6

— А что скажет твоя жена, если узнает? — Остановившимся взглядом он упёрся в стенку. — Швырнёт в тебя кастрюлей, или стукнет, или отвесит тебе пощёчину, ., или напишет твоему начальнику о твоей безнравственности?

— Ну уж как ведёт себя со мной жена, ты знать не можешь, даже если и работаешь в органах!

Мать облегчённо вздохнула, и я уже знал, что она скажет:

— Иди к ней. А он удивился.

— Почему ты гонишь меня? Чем я тебя прогневал? Я всё рассказал абсолютно честно, ни в чём не солгал. То, что я женат, ты знала с самого начала.

— А тебе нравится твоя жизнь? — снова спросила мать, хотя только что получила полный ответ на свой вопрос.

— Я же сказал, нравится.

— Даже то, что ты боишься свою жену?

— Мы почти не видимся с нею. Я снимаю себе квартиру. Она много работает, крутится в элитных сферах.

— Почему ты, если не любишь её, не разойдёшься с ней?

Не станет она теперь с ним спать, хотя и очень хочет этого! Он красив, занимает чуть не полкомнаты. Но, как сделала это мать, непонятно, только сейчас он выворочен весь наизнанку и вовсе не хозяин своей и чужой жизни. К тому же и трус: поджимает хвост при упоминании о последней жене.

— Ты боишься её потому, что она может разрушить твою карьеру? — подвела мать черту под ним, ослепительным.

Я так устал от проведённой ею операции разоблачения, что рухнул на кровать и уснул. А когда проснулся, её дома не было. Вместо неё — её запах и эхо её музыки.

На столе — еда. Никогда не видел такой интересной: розовые трубочки, шарики, миски с чем-то! Я сел за стол на место красавца, правда, при этом лишь чуть возвышался над столом, но есть-то мог как нормальный человек. И я стал есть. Попробовал всё, понемногу. Еда таяла во рту — никогда не ел ничего подобного! Мой желудок — цыплячий и переполнился мгновенно. Сытый, возносил я благодарствия отвергнутому г своей матери, накормившим меня.

А музыка всё звучит, выворачивает наизнанку.

Меня разбудил взгляд Павла.

— Отгулы — великая вещь. Свобода. И ты сегодня, с разрешения матери, не пойдёшь в детский сад.

Тебе даётся полчаса на зарядку, на душ и одевание. Мамы дома нет, и ты — в полной моей власти.

— Я не умею делать «зарядку», — натягиваю одеяло до подбородка. — В саду все делают, я не делаю.

Павел кладёт на пол рюкзак, снимает пиджак.

— Иди в туалет и сразу сюда.

Он показывает мне упражнения, я повторяю их за ним по шесть раз: приседания, наклоны вперёд, назад, в стороны. Мы с ним прыгаем, взявшись за руки.

— Выше, выше! — говорит он.

У меня кружится голова, но рук у него я не отнимаю, просто перестаю прыгать.

— Ты что?

Я боюсь, он не возьмёт меня с собой, и молчу, он догадывается сам, гладит по голове.

— Устал? Прости. Я совсем забыл, ты же никогда не делал зарядки. Давай посидим немного. — Он усаживает меня на кровать, садится рядом, обнимает. — Если ты бросишь что-нибудь на пол, ну, скажем, карандаш, он упадёт, правда? И лист бумаги упадёт. Только упадут они с разной скоростью, — Павел рассказывает мне о силе притяжения, о сопротивлении воздуха, о Солнце, о Земле, о Луне и других планетах.

Я боюсь пошевелиться.

Мне нужно привыкнуть к запаху Павла, голосу, особенно к взгляду, золотистому, прикованному ко мне. Мамины глаза, и когда обращены ко мне, меня не видят. В этих — любовь ко мне. Кроме любви, — жалость, и она меня ослабляет. Голова больше не кружится, а состояние такое, словно кружится, и причина — жалость.

От Павла пахнет раскалёнными железками.

Я знаю этот запах. Из раннего детства. Кто почему оставил горящую конфорку, как почему оказалась на ней железка?.. Запах дразнил — раздражал, и я пошёл на кухню. Подтащил стул к плите, взобрался, хотел взять, обжёг палец. Запах и боль… А потом только запах — боль мать в нём растопила.

Запах раскалённого железа дразнит. К нему нужно привыкнуть.

— Тебе лучше? Если лучше, в путь. Мы с тобой едем в лес. Вопрос — в том, покормить тебя сразу здесь или дотерпишь до леса? Ты хочешь есть?

Состояние у меня, как у спящего, хотя сердце бьётся сильно, и ничего выдавить из себя не могу, лишь едва киваю.

Павел подхватывает рюкзак, берёт меня за руку и ведёт в кухню.

Всё не так в нашем доме сегодня. Я не один. И не надо подставлять стул, забираться на него, шарить по полкам, чтобы найти крупу или макаронину. Из рюкзака появляются хлеб, масло, сыр, красные яблоки. Павел моет самое большое.

— Ешь, пока я сварю тебе кашу. — Он вынимает из рюкзака железную кастрюлю, с дужкой вместо боковых ручек, ставит её, с крупой и водой, на огонь.

А я откусываю от яблока и держу кусок во рту, привыкая к необычному ощущению свежести.

— Жуй хорошо. — Павел открывает холодильник. — Чем же мать кормит тебя? — спрашивает и прикусывает язык. Но я слышу: «Бедный ребёнок». И тут же материн ответ: «Или справится сам, или погибнет. Я не просила его тащиться за мной. Он нарушил закон: нельзя совершать насилие над другим…» Под голос матери начинаю жевать яблоко и держу кашицу во рту, не хочу глотать. — Ты не хочешь научиться готовить?

Бурлит каша.

— Вдруг что-нибудь случится со мной, и я не смогу помогать тебе, а ты уже разучишься выживать сам! — говорит Павел.

Я слежу за свежестью, погружающейся в мой желудок, и сейчас так слаб, что, тронь меня, упаду.

— А ты расслабишься, перестанешь бороться. — Он ловит мой взгляд и просит: — Скажи мне «папа».

Забываю откусить следующий кусок. В глазах Павла — слёзы.

Не совсем я тёмный в свои пять лет. Очень рано мать отдала меня в детский сад, там сразу много других жизней, и я знаю, что значит — когда папа есть и когда папы нет.

За одним столом со мной ест мальчик Виша. Вообще его зовут Виталий, но мать зовёт «Виша», а следом и все остальные. Вот у этого Виши нет папы, как и у меня (почти у всех папы есть), а он хочет, чтобы был. Встанет Виша перед каким-нибудь чужим папой, уставится и ждёт, что тот позовёт его в сыновья. Но никто не зовёт, а сам он навязываться не решается, только раз одного толстого дядьку спросил: «Ты тоже не хочешь быть моим папой?»

У меня никогда не было такого желания — найти себе папу. Может, потому, что мне нужна только моя мать. Это без неё мне жить невозможно. А может, потому, что у нас бывает много мужчин, и мне мужчины не нравятся.

Но Павел не похож на других. Он так говорил с мамой, что она стала рассказывать о себе. Это Павел повернул её ко мне.

— А разве ты мой папа? — спросил я с надеждой: может, так оно и есть.