Вверх по лестнице в Голливуд - Рейчел Пайн Страница 6

— Он привел много людей?

— Вообще-то, по нашим правилам, каждый приглашенный мог привести только одного гостя, даже Тед, хотя обычно он всюду бывает с телохранителем и слугой, который возит кресло, — ну и с женой, конечно. — Я так устала, что начала выкладывать внутренние сплетни незнакомцу.

— Значит, одному Теду разрешили привести дополнительных гостей?

— Нет, не разрешили. Но Фредди Аллен сделал своим гостем телохранителя Теда и сказал, что сам будет толкать кресло Теда.

— Надо же. Как благородно со стороны мистера Аллена.

— И я так подумала. Я имею в виду, что человек все-таки инвалид. Мы могли бы пойти на уступку. — Мои мысли слетали прямо на язык, минуя ту часть мозга, которая отвечает за мышление. — Извините, — сказала я и отошла на несколько шагов от мужчины. — Марлен, — прошептала я в микрофон, — здесь ошивается какой-то странный тип. Он задает кучу вопросов.

— Спасибо, Карен. Я и не знала, что по ночам по Голливуду шляются странные типы. Сделай одолжение, не отвлекай меня на такую ерунду.

Связь оборвалась, я оглянулась и увидела, что этот человек уже исчез. Я сразу же пожалела, что потревожила Марлен, тем самым подарив ей новый повод меня отругать. Конечно, я знала, что ругань была общепринятой манерой общения в компании. Эти люди ругались не только между собой, но и со своими друзьями, с няньками своих детей, с мужьями и женами, с бой-френдами, но в тот момент это не могло меня утешить.

С самого первого дня работы в «Глориос» мне приходилось напоминать себе, что на всех и каждом лежит чудовищная нагрузка. Тот факт, что мы вот-вот могли взять приз за лучший фильм, вынуждал всех надрываться и полностью выкладываться. Нервы не выдерживали, требования были высоки, а эмоции — на пределе. Я утешала себя рассуждением: вполне естественно рычать и огрызаться на самых близких и дорогих, особенно когда столь многое висит на волоске. Но почему же теперь, когда цель уже достигнута, ничего не изменилось?

Примерно без четверти пять утра всем, кто работал снаружи, наконец-то разрешили войти в отель, а тем, кто занимал посты внутри, — покинуть их. В вестибюле мы все попадали на кушетки и стулья. Не прошло и пяти минут, как появился Тони, взглянул на нас и процедил сквозь зубы:

— Вам что, нечего делать? Вы что, черт возьми, полагаете, будто у вас здесь оплаченный отпуск?

Немедленно материализовалась Аллегра и подлила масла в огонь:

— Вы нас позорите. Глядя на вас, можно подумать, что в компании работают только ленивые придурки.

Я посмотрела по сторонам. Вокруг не было почти никого, кроме нескольких официантов, которые сворачивали скатерти и складировали деревянные стулья. Мы все вспыхнули от гнева, но никто не сказал ни слова. Все слишком устали.

«Оскар» уже несколько часов благополучно пребывал в руках Уоксманов, но злобные нотки никуда не делись. В эти предрассветные часы после награждения я начала понимать свою ошибку: в «Глориос пикчерс» за ударом всегда следовал пинок.

Понимая, что лучше вернуться в отель, чем болтаться без дела и ждать новой выволочки, я попросила Кларка подбросить меня обратно во «Времена года». Пока мы поднимались на лифте, он старался взбодрить меня:

— Традиция «Глориос». Не забудь, в полдень у бассейна. Для нас зарезервированы две лучшие купальни. Цветы, массаж, парикмахер — и эта ночь превратится всего лишь в не очень приятное воспоминание. Иди поспи немного, увидимся позже. — Он погладил меня по голове, как ребенка.

С туфлями в руках, в полном изнеможении я ввалилась в номер и рухнула на постель, не сняв вечернего наряда.

Устраиваясь на работу в «Глориос», я представляла, на что иду. Компания славилась тем, что работать в ней нелегко. До меня доходили слухи, что в «Глориос пикчерс» даже существовал свой аналог «двенадцати шагов» [1]: бывшие работники компании собирались где-то в пригородах Нью-Джерси. «Анонимные глорики» либо и вправду были вполне анонимными, либо являлись чистым вымыслом, так как впоследствии, когда я наводила справки, никто не мог подтвердить самого факта их существования. Тем не менее ходили легенды о блестящих молодых людях, которые приходили в «Глориос» полными сил и энергии, а покидали ее, едва понимая, на каком они свете. Но лично я предпочитаю истории с более счастливым концом: о двадцатичетырехлетних исполнительных вице-президентах с соответствующими этой должности окладами и количеством подчиненных; об ассистентке, так великолепно представившей свой собственный сценарий, написанный под псевдонимом, что через несколько недель ему уже дали зеленый свет; о секретарше, которая своими замечаниями и предложениями до того поразила режиссера, что ее сделали помощником продюсера. Что до меня, однако, то на работу в «Глориос» меня подвигли не столько слепые амбиции, сколько наука и искусство, устроившие против меня заговор.

До прихода в «Глориос» я около четырех лет работала в Си-эн-эн, в отделе рекламных исследований. Например, от меня могли потребовать сведения о том, сколько процентов аудитории Си-эн-эн склонны к «хронической или рецидивной» изжоге в настоящем или будущем. Деньги платили нормальные, мои коллеги были очень приятными людьми, а полугодовые отзывы начальства о моей работе выглядели просто прекрасно. На первый взгляд мое будущее было обеспечено, однако меня постоянно одолевали сомнения — на своем ли я месте? Но если работа и была скучна, то вечера и выходные проходили под знаком веселья. Светской стороной моей жизни руководили моя лучшая подруга Арабелла (начинающая актриса) и мой бой-френд Гейб (начинающий художник). В свободное время Арабелла постоянно таскала меня на кинофорумы или в театр «Уолтер Рид», а для Гейба было делом чести посетить столько открытий художественных галерей, сколько человек в состоянии вынести. Наша маленькая «банда четырех» — я, Гейб, Арабелла плюс молодой человек, с которым в тот момент встречалась Арабелла, — бегала по городу, пробуя все подряд: от оперы про Джеймса Бонда к слайд-шоу «Юриспруденция как искусство», а от слайд-шоу на «Экуус» [2]в постановке седьмого класса одной из самых «передовых» школ города. Мы посещали все, что предлагал нам Нью-Йорк дешевого или бесплатного.

Арабелла Томпсон была моей лучшей подругой с первого курса в Массачусетском университете. (На самом деле ее звали Абби, но после второго курса она вдруг решила стать Арабеллой.) Она увлекалась драматургией, а я — политологией, так что наши дорожки могли и не пересечься, если бы мы не оказались в разных командах во время дискуссии о «правде в кинематографе», устроенной в университете после выхода на экраны «Всей президентской рати». В тот вечер мы открыли, что спорить друг с другом интереснее, чем соглашаться с кем-то другим, и вскоре стали лучшими подругами. Ненасытная киноманка, Арабелла знала все едва ли не обо всех фильмах, когда-либо выходивших на экран, не говоря уже о звездах, режиссерах и продюсерах, и она же была ходячим справочником «Кто есть кто», когда речь заходила о кинематографической промышленности. К несчастью, она родилась в семье, насчитывавшей три поколения медиков, — и все они, даже давно почившие в бозе, оказывали на нее сильнейшее давление, настаивая на продолжении семейной традиции. Арабелла поступила в медицинский институт Джона Хопкинса, альма-матер Томпсонов, но тянула с учебой и не приступала к занятиям, так что могла посещать классы актерского мастерства и ходить на прослушивания в Нью-Йорке. В конце концов она неохотно признала, что если врачом она, безусловно, стать может, то сыграть его в телевизионной постановке ей не удастся никогда. А потому Арабелла переехала в Балтимор, где она должна была ближайшие двадцать лет (по крайней мере мне представлялся именно такой срок) играть роль прилежной студентки.