Почти англичане - Шарлотта Мендельсон Страница 6

Марина не умеет переносить оскорбления. Она цепенеет; насмешки могут на несколько дней вогнать ее в ступор.

– Хотя неважно, – добавляет Гай, ничего не заметив.

Марина хочет уйти, но боится, что он станет говорить о ней гадости в школе. Впрочем, не похоже, что он ее дразнит.

– Ну, в общем, удачи, – говорит она.

– Спасибо.

Пора возвращаться, но она как обычно медлит, а входная дверь тем временем открывается. Мальчик из Кум-Эбби вытягивает шею. Марина оборачивается. В проеме, словно дух мщения, темнеет старушечий силуэт, очерченный светом лампы: изумрудный халат до земли, сигарета, узорная заколка и большие золоченые клипсы – бабушка Жужи.

– Я пришла искать тебя, – говорит Жужи. – Все спрашивают. Ты пропустишь… Кто это?

Мальчик из Кум-Эбби округляет глаза. Что его удивило: тени для век, золотые волосы или акцент, который Марина едва различает, но знает – он есть. Люди часто спрашивают Рози, словно какую-нибудь туристку, давно ли она в Лондоне, и бывают заметно потрясены ответом: «Сорок лет».

Одной Рози хватило бы с лихвой, а Жужи – и вовсе катастрофа. Теперь, когда Марина поступила в Кум-Эбби, нужно, чтобы родня вела себя тише воды. В школе и так ходят слухи, что она из семейки фрицев.

– Вообще-то, – говорит Марина, – я как раз собиралась…

Однако мальчики из Кум-Эбби вежливы со взрослыми. Гай подходит и протягивает руку:

– Гай Вайни. Простите, я не знал, что вы здесь живете. Мы с вашей… м-м-м… дочерью…

– Дочерью? – просияв, восклицает Жужи. – Прекрасно! Какой милый мальчик! Школьный друг Марины?

Бабушки одержимы школой и настаивают, чтобы Марина приводила домой друзей. Им не понять.

– Вообще-то, – говорит она, – мы почти незнакомы. Он просто…

– Ждет автобус? – Судя по лицу, Жужи готова угостить его сигаретой. – Нет!

– Ничего страшного, – убеждает ее Марина. Гай утирает лицо рукавом.

– Вовсе нет, – говорит Жужи. – Не будь глупой. Мы не позволяем школьному мальчику уйти. Ужасно. Он голодный. Он…

– Нет, правда, я, мы…

Жужи берет Гая Вайни под руку.

– Друг Маринаки, – выдыхает она, словно произносит название редкого драгоценного элемента.

– Он мне не…

– Ш-ш! Молодой человек, я веду вас в дом.

Марина втискивается следом в крошечный лифт. Гай вдыхает натопленный воздух, и она живо представляет себе обмен газов в его альвеолах: кислород Фаркашей входит внутрь, микробы выходят наружу. Он поставит их жизнь под угрозу, а виновата в этом Марина, она – точка, на которой замкнуты все концы, как в петле ДНК. Гай даже не высокий и совсем не похож на киногероя. Он отвечает на вопросы, перекрикивая скрип шестеренок, а Марина глядит на его красное ухо и думает обо всем, что он увидит в квартире: часы-тарелка из Триеста, венгерская вышивка, глазурованные сковородники, стопка журналов «Роялти», куча словарей и шкаф-холодильник на ножках. Тут не до вежливости – обстоятельства чрезвычайные.

– Я… – встревает она. Лифт останавливается. Что, если упасть в обморок? – Вообще-то…

Гай открывает решетку. Марина медлит, прижав руку к ореховой облицовке. Жужи напирает сзади.

– Скорее, молодой человек, – говорит она. – Мы едим торт.

Момент упущен. Они входят в квартиру, и все, повернувшись, улыбаются сначала Гаю, потом Марине, как будто…

О боже, они ведь не думают, что…

Жужи усаживает его на диван и приносит огромный кусок торта, зачем-то называя его «пирогом для бойфренда», и кофе, от которого Гай нервно отказывается, и все так взволнованно ловят каждое его слово, так жадно ищут признаки любви на Маринином лице, что это невыносимо. Гая отпустят не раньше, чем сотня ее родственников задаст ему все вопросы. Марина ерзает, краснеет, начинает потеть, а он ловит ее взгляд – этот младенец, пятиклашка, губитель – и улыбается.

На следующий день, в канун Нового года, они прибираются после завтрака. Места на кухне мало, всего для двух человек: нужна осторожная хореография. Марина, бедняжка, не может пройти мимо двери, не посадив синяк. И что, думает Лора, приключилось на этот раз? Не поэтому ли с ней стало так сложно?

Беда в том, что Марина может истекать кровью, но никогда в этом не признается. Хотя на ее лице отражаются все эмоции, гордость запрещает ими делиться. Она с детства такая – не признает ни боль, ни обиду, ни даже невежество, будто считает, что это ее бесчестит. Все равно что воспитывать маленького Габсбурга, рассеянно думает Лора.

– Милая, – говорит она, когда Марина второй раз за утро задевает бедром плиту, – у тебя правда все хорошо? В чем дело?

– Ни в чем, – с оскорбленным видом отвечает Марина.

Для подростка ненормально быть такой замкнутой. Неужели жизнь среди самых чопорных в мире пенсионерок заставила ее повзрослеть раньше времени? Или здесь замешан тот вульгарный мальчик, с которым Марина вчера была до того сдержанной и сердитой, что любая мысль (боже правый!) о романтических чувствах должна была запнуться и умереть? Или во всем виновата эта проклятая школа, где царят мелочность, самодовольство и скупердяйство? Лора постоянно ловит себя на ненависти к Кум-Эбби, а потом вспоминает, что это был выбор Марины, ее пламенная мечта. Если девочка ошиблась, то ни за что не признается.

– Но…

Они смотрят друг на друга поверх ящика с ножами. Матерям положено знать, что творится на душе у детей, но Лора не такова. Больше всего на свете она боится, что не сумеет понять, когда дочери понадобится ее помощь. «Если бы она поговорила со мной… – скажет Лора позднее. – Если бы я только знала».

Марина совсем не думает о Гае Вайни – ей это часто приходит в голову. Близится зимний триместр; она поступила в Кум-Эбби всего четыре месяца назад и уже чувствует себя измотанной, больной и побежденной. Она идет в Чешский центр на «Доктора Живаго», потом на детский предновогодний утренник у миссис Добош – с лимонадом, кофе и настоящим цыганом-скрипачом, на которого неловко смотреть, – а сама даже притвориться не может, что осталась довольна. Ее почти семнадцатилетний лоб избороздили морщины. Она который день не может решить, какая одежда защитит ее от небывалого холода и сколько взять с собой фотографий. Все равно что на войну собираться. Вещи, прежде такие простые, обретают особенное значение. Безопасность семьи зависит от того, найдет ли Марина счастливый шарф; ее собственное будущее – от перьевой ручки, которая поможет поступить в Кембридж.

Кембридж. От одной мысли о нем у Марины перехватывает дыхание. Она хочет, должна попасть в Кембридж. Она в него влюблена, она без него никто. Теперь нельзя отвлекаться.

Поэтому никакие пятиклашки ее не волнуют. В Кум-Эбби Гай и смотреть на нее не станет. К тому же ее сердце принадлежит другому.