Дороже титулов и злата - Полина Федорова Страница 6

До кабинета князя Александра Николаевича Голицына, Антоана довел порученец и мало не втолкнул в двери. Пошатываясь, он подошел к столу, за которым грозно восседал обер-прокурор, и уставился на сановного кузена заплывшими щелочками глаз.

— Хоро-ош, — оторвав взгляд от бумаг, брезгливо поморщился Александр Николаевич. — Ты чего это вытворяешь?

— А что такое? — надменно произнес Антоан и хотел было дерзко выставить ногу вперед, но пошатнулся и вернул ногу в первоначальное положение.

— Как это что такое, как это что такое?! — даже подпрыгнул в кресле обер-прокурор. — Ты позоришь весь наш род, ты короста на нашей фамилии! В обеих столицах твое имя не сходит с уст во всех приличных гостиных! И оно связано едино со скандалами! Сначала проигрыш в карты собственной жены, затем развод, устроенный тебе мной, по твоей же просьбе, в надежде, что ты, наконец, успокоишься. А ты вместо этого затеял дуэль. Да случись она в самом деле, даже я не смог бы замять последствия! Теперь беспробудное пьянство и дебоши! О, как я себя кляну, что пошел у тебя на поводу. Государь император, — Александр Николаевич поднял вверх указательный палец, — весьма и весьма недоволен тобой. Не служишь, пьянствуешь, распутствуешь, посещаешь самые сомнительные дома…

— Это-то откуда известно? — буркнул Антоан.

— Про тебя все известно! — прикрикнул на кузена обер-прокурор. — В том числе и государю. И в одном из последних разговоров со мной он недвусмысленно дал понять, что не желает больше слышать о тебе. А сие означает лишь одно: тебе надо найти проживание вне обеих столиц. Ежели ты, конечно, не хочешь, чтобы тебя выдворили официально, да еще под надзор полиции куда-нибудь под Нарым. И тогда я пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе. Христом Богом прошу, — наклонился к Антоану Александр Николаевич, — уезжай ты от греха вон хоть в эти свои Озерки саратовские. Поживи там годик в глуши буколической, пусть о твоих выкрутасах здесь позабудут. Хочешь, я тебе денег дам…

— Денег не надобно, — ощетинился Антоан, дернувшись, как от ожога.

— А коль не надобно, ступай и получи у секретаря пашпорт и подорожную. Да не обессудь, братец, выписаны они на имя чужое, какое отыскалось, дабы не позорил ты род наш и честь. И чтоб в двадцать четыре часа духу твоего в столице не было!

— Свинья, — шипел Антоан, невидящими глазами уставившись в зад одной из лошадей, несущих его коляску. — Bastard [2]. Вот уж удружил братец, ничего не скажешь…

— Вы чего ворчите, ваше сиятельство? — участливо спросил князя Степан Африканыч, старый его дядька, приставленный покойным батюшкой к Голицыну с малолетства, а теперь еще и камердинер в едином лице. — Али неладно что, Антоша?

— А я теперь боле не Антоша, — язвительно ответил Голицын, оборотившись к дядьке. — И не князь. Я ныне Мечислав Фелицына… тьфу ты, Феллицианович Марципанов, чиновник четырнадцатого класса, служащий при Российской академии наук. Надо же такое выдумать! Ты вот скажи мне, Степан, — хмуро посмотрел на старика Антоан, — много видывал ты дворян с фамилией Марципановы? Да еще Мечиславов Феллициановичей? Да если б я знал, что кузен мне таким имечком удружит, ни за что не принял бы от него этот поганый пашпорт и подорожную. Сейчас, верно, хихикает надо мной со всей своей синодской камарильей.

— А где у вас глазоньки были, когда вы енти бумаги из обер-прокурорских рук принимали? — нахмурился дядька.

— Ну…

— Я вот что скажу, — назидательным тоном произнес Степан Африканыч, — что, ежели кто вручает тебе куль с говном и делает вид, что ентим оказывает тебе благодеяние, то куль сей, да еще оное содержащий, принимать совсем не обязательно…

— Да слышал я уже от тебя это, — недовольно буркнул Антоан. — Ты мне что-нибудь новенькое скажи, чего сам я не знаю.

— И скажу, — парировал замечание своего воспитанника Африканыч. — Не углядели вы, каковые бумаги вам подсовывают, потому как делать это не было никоей охоты, а паче, что гляделки залиты были винищем да водкой в пьянстве беспробудном да распутстве. А занятия енти повлеклись опосля того, как вы получили развод от княгинюшки Александры Аркадьевны, а развод сей повлекся за бесстыдным проигрышем ее в карты, не будь коего, не было бы и имени нового, и ентова вояжу, что мы теперя совершаем. Послушайте старика: всяк поступок человечий, хороший ли, плохой ли, обязательно имеет свое продолжение опосля…

— Все, старик, заканчивай свою натурфилософию, надоел, — нетерпеливо оборвал его Антоан, в душе, конечно, признавая справедливость слов дядьки. Но легче от этого не становилось.

Он вдруг заерзал на сиденья, пытаясь почесать у себя под лопаткой. Потом зачесалась грудь.

— Что, князюшка, клопики давеча покусали? — ехидно спросил дядька.

— Так ты все! — вскипел Антоан. — Не смог добыть мне на постоялом дворе нормальную комнату, поселил в какой-то клоповник. Это меня! Князя Голи…

— Вот, — вскинул глаза на осекшегося барина Степан. — Именно. Князю Голицыну на любом постоялом дворе была бы предоставлена гостиная с постелей и диваном, а чиновнику низшего классу, да еще Марципанову, — шиш с маслом.

Солнце уже село, когда венская коляска Антоана Голицына, а вернее, чиновника Марципанова, ибо вот уже восемь ден иным именем его никто не называл, вкатила в распахнутые ворота последней перед губернским городом Саратовом дорожной станции. Небольшой постоялый двор станции был сплошь заставлен дорожными бричками, шарабанами, дормезами, портшезами и просто почтовыми телегами. Стояла станция на самом крестеце дорог, расходящихся в три стороны. Одна вела на Саратов. Та, что уходила на север, как выяснил Африканыч, прямиком следовала в волостное село Татищево, родовое гнездо бывшей женушки князя, а вот что загибала южнее — шла на Озерки, принадлежавшее Голицыным издавна, хотя Антоан к этим пенатам не ездил ни разу.

— Коли все ладно будет, так завтрева еще до полудня на месте будем, — доложил своему барину и воспитаннику Степан, посланный им прояснить ситуацию.

Проезжих, по обыкновению, на последних станциях пути насчитывалось много больше, чем могли вместить в себя нумера постоялого двора. Посему станционному смотрителю пришлось часть новоприбывших, в том числе Мечислава Феллициановича и Степана, поместить у себя, предоставив им три комнаты из имеющихся четырех. Чиновнику Марципанову с его человеком достался чулан без окон с поставленной по такому случаю кушеткой, сбитой из досок, на которую был брошен соломенный матрац и мочальная подушка. Единственный выделенный им масляный ночничок едва освещал угол и убогую постель.

— Да что же это такое, — метался из угла в угол господин Голицын-Марципанов, кидая горящие взоры на Степана. — Неужто ничего лучше этого чулана не нашлось?

— Э-э, барин, могло и хуже быть, ежели б я целковым смотрителя не одарил, — похлопал Степан по матрацу, набитому сопрелой прошлогодней соломой толщиной едва ли в два пальца. — А тут все-таки стены, крыша, опять же, матрац вот…