Красивые мамы дочек не любят - Вера Колочкова Страница 6

Привычка никогда не смотреть на себя в зеркало появилась у нее с детства. Нельзя сказать, что была она совсем уж равнодушна к своей внешности, просто чего в него смотреться-то, в это зеркало? Лучше все равно не станешь. И такой красивой, как мама, не станешь, и такой грациозной, как Сашка, тоже.

«Мишка вся в отцовскую породу пошла. Вырастет, станет такая же большая и косолапая, – смеясь, говорила во дворе мама соседке тете Наде, держа ее, пятилетнюю, за руку. – И будет у нас не девочка, а Мишка косолапый! Да, дочь?»

С тех пор она стала бояться подходить к зеркалу. Вдруг и правда она такой вырастет? А ей хотелось быть похожей на маму – красивую, нарядную, умную… Вот если б она стала такой, мама бы, наверное, больше ее любила. А как можно любить косолапого медведя? Да никак! Но она будет стараться изо всех сил, будет помогать, будет всегда послушной и доброй девочкой, и тогда мама ее полюбит, обязательно полюбит!

С этого заклинания, сколько она себя помнит, и начиналось практически каждое утро. Надо быть хорошей. Надо быть послушной. Надо быть доброй. Надо быть полезной для мамы. Для хрупкой, нежной, ранимой, бесценной и любимой мамы. В привычку вошло. Второй натурой стало. Вот интересно – отчего это недолюбленные дети так болезненно любят своих матерей? Вроде наоборот должно быть…

В это грустное апрельское утро она привычным уже движением, не глядя на себя в зеркало, заколола собранные на затылке волосы и, поглядывая на часы, тихо прокралась в ванную, потом в прихожую, надела куртку, осторожно закрыла за собой дверь. На кухню выходить не стала, чтобы не разбудить маму. Пусть спит подольше, вчера совсем расклеилась… Хоть бы сегодня Элька пришла на занятия! Обязательно надо сегодня же ее изловить. И про отца все узнать. А лучше – пусть Элька ее к отцу отведет. Пора уже все по своим законным местам расставить, прекратить это недоразумение. Он не мог так поступить с мамой, не мог! Он никогда не был ни решительным, ни жестоким. Мама что-то не поняла из телефонного разговора, наверное. Он же ее любит, всегда любил. Он права не имеет ее не любить. Какая тут может быть Элька?!

Хотя – кто его знает… Наверное, она в этой ситуации не догоняет чего-то. Раздваивается все внутри от этой непонятной ситуации. Еще тогда, третьего дня, когда увидела около института Эльку с отцом в машине, и началось это странное раздвоение. Сидят, главное, целуются! А самым удивительным было то, что эта картинка ее вроде и не оскорбила никак. Скорее – наоборот. Она даже некоторым образом была горда за отца. Каков! Молодую деваху соблазнил, ее однокурсницу! Тем более ей тогда показалось, что мама не имеет к этой картинке никакого отношения. Она сама по себе существует, а картинка – сама по себе. Она не мамина, она отцовская, эта картинка. Просто стояла и смотрела завороженно, как Элькины руки цепко сошлись на отцовском затылке. И оторваться не могла. Нет чтобы сразу задуматься, чем это маме грозит… Но вот, ей-богу, даже мысли подобной в голову не пришло! Ну, похулиганил немного отец, подумаешь. Капельку хулиганства он наверняка заслужил…

Она всегда очень жалела отца, жалела всем сердцем. Соскакивала с постели среди ночи, услышав его возню в коридоре, бежала на кухню, чтобы покормить после трудной «бомбежки». Сидела рядом, смотрела на рано постаревшее его лицо, серые небритые щеки, запавшие тусклые глаза, вдыхала запах бензина, усталости и заботы. Пока он ел, рассказывала о своих новостях, обсуждала Сашкины и Машкины проблемы. Ему первому рассказала она и про Димку, своего друга, студента медицинского института, с которым встречалась вот уже три года. «Пап, он говорит, что любит меня… Неужели меня, вот такую неуклюжую, можно любить?» – как-то спросила она у отца на очередных ночных посиделках. Отец странно и долго смотрел на нее, потом, гладя по распущенным волосам своей большой ручищей, тихо сказал: «Только таких, как ты, и можно любить. Ох и свезло же твоему Димке, вот свезло! Знаешь, как говорят? Не у всякого жена Манька, а кому бог послал…»

Димка был, как считала Мишель, подарком судьбы: и любимым мужчиной, и другом, и личным психоаналитиком, и нуждающимся в ее заботах младшим братом. Внешне он выглядел вовсе не казистым, был невысоким, щуплым, сутулым, носил большие очки с дурацкими серо-голубыми стеклами, не разбирался в моде, но в то же время, как говаривала мама, был настолько притягателен интеллектом, что его внешность отходила куда-то на задний план. В пылу спора он резким движением снимал свои громоздкие очки, и тут же в собеседника выплескивался такой необузданный свет внутренних позитивных эмоций, что уже и в голову не приходило называть этого парня некрасивым. Она очень гордилась им в эти моменты! И внутри будто ёкало что-то, и глаза бежали по лицам радостью – смотрите, какой у меня классный парень…

За три года они ни разу не поссорились, принимали друг друга полностью и без условий. Длинных разговоров о любви не вели, просто признавая обоюдную необходимость их совместного будущего, которое должно автоматически и счастливо продолжиться в городе Мариуполе, откуда Димка был родом, где жили его родители, потомственные врачи, и куда он должен был вернуться через два месяца, потому что ровно два месяца оставалось до получения его медицинского диплома и традиционного произнесения клятвы Гиппократа.

К ее семье Димка относился очень настороженно, не пытался ни обсуждать что-либо, ни давать оценок, но Мишель видела, что он многого в их отношениях не понимает и вопросов не задает из вежливости. По Димкиным рассказам она знала, что его собственные родители очень любят друг друга, что живут вместе с его старшими братом и сестрой и их семьями в большом доме на берегу Азовского моря, который строили всей семьей несколько лет и в котором для них уже была приготовлена отдельная комната на втором этаже с балконом, с видом на большой сад и море. Мысль о том, что по утрам она будет просыпаться рядом с Димкой, да еще из окна видеть море, приводила ее в легкий трепет, и приходилось покуда гнать ее от себя, чтобы, не дай бог, не сглазить.

А вдруг и впрямь – сглазила? Вдруг отец на самом деле решил их бросить? Она же не сможет тогда уехать ни в какой Мариуполь, не сможет оставить маму одну с Сашкой и Машкой… Нет, надо уговорить отца передумать! Он же не может допустить, чтобы Димка уехал без Мишель, чтобы она мимо счастья прошла. И пусть это на шантаж смахивает – все равно! Сам же говорил что-то такое про жену, которая Манька и которую бог послал…

Увидев в институтском коридоре Эльку, она так ринулась ей навстречу, что та поначалу шарахнулась испуганно, даже лицо прикрыла ладонями на всякий случай. Потом, правда, ладони от лица отняла, стояла, вжавшись в стену, моргала, как слепая. И долго не могла понять, чего от нее хочет Мишель. А поняв, торопливо и радостно закивала – да, да, конечно! Конечно, мол, тебе надо с отцом поговорить, он должен за мной к концу лекций подъехать… Только не к институту, а на бульвар… Звучал Элькин лепет очень уж неказисто. Вроде того – не виноватая я, он сам пришел. И все Элька норовила ладони к лицу поднять, будто возмездия ожидала. Вот дура. Кто ж ее бить собирается?

На бульвар к пяти часам они отправились вместе. Молча шли. Элька – впереди, она – на полшага сзади, как арестант и конвоир. Даже немножко жалко Эльку было, слишком уж она заполошно на Мишель оглядывалась. Вообще она всегда была ей симпатична, деревенская толстушка Элька. Румяная, как свежая булочка, открытая, добрая. Казалось, веселое горячее здоровье так и прет из нее наружу. И никакой женской коварности в ней вроде не наблюдалось. Фактура не та для коварности. А тут, поди ж ты…