Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - Елена Колядина Страница 61

— Икона али ладан освящены в церкви. А промолвленная молитва вовсе не освящена в церкви, али это не понятно? Потому что каждую молитву нельзя взять в руки, окропить святой водой, окурить ладаном.

— Ах, да! — согласилась Феодосья.

— Только мерзкий богохульник станет обнажать телесный уд в присутствии лика Божьего, — ободренный найденным аргументом, возвысил голос батюшка. — Лжедмитрий, пес самозванный, ложился с Маринкой на одр, не вынеся прочь иконы Псковской Божьей Матери.

— Ох, лиходей! — ужаснулась Феодосья. — Спаси и сохрани!

Некоторое время она обдумывала услышанное.

— А как же тогда к киле прикладывать мирро? Вы, батюшка, сами заклинали лечиться не зелейными взварами, а святым мирро? Как его класть на муде, уд и килу?

— В темноте! — твердо произнес отец Логгин.

— А разве Господь не видит в потемках? — живо заинтересовалась Феодосия. — Разве он не разглядит блуд, коли погасить в горнице свечи?

— Конечно, разглядит! — возмущенно воскликнул батюшка. — Что за ересь, что Бог не бдит во мраке? Он — Сам отделил тьму от света! Так неужели не увидит, что грех творится в темноте?

— Вот и я думаю, что Господь не хуже кошки в потьмах зрит. Так какой смысл гасить свечу, прикладывая мирро к уду? Может лучше просто предупредить перед тем Господа, дескать, то, что он сейчас узрит, не насмешка над святыми причиндалами, а врачевание?

Отец Логгин в изнеможении прикрыл глаза. И тоскливо предложил:

— Об сем казусе хотелось бы мне справиться у Иоанна Постника.

— Добро, — согласилась Феодосья. — Справься, отец родной. Отчего не справиться? Одна голова хорошо, а две лучше.

Отец Логгин верил и не верил, что стоящая перед ним сейчас жена, суть та же самая Феодосия. И это постное тело, равнодушное к усладам любого толка, суть его, отца Логгина, рук дело. Олей! Был в руках его налитой колос, тугой да масляный, на одне лишь чревоугодные блины годный. Но тщением отца Логгина осыпались зерна на ниву души, оставив пустой жухлую ость тела, ненадобного в вечной жизни.

«И телом очистилась, и душой, — констатировал отец Логгин. — Глупостей не речет, вопросов не вопросит, а, как и полагается, принимает все на веру и жаждет одного лишь — возлюбить Господа сильнее всего на свете! Сильнее мужа, отца с матерью, себя и чада своего». Мысль о чадце заинтересовала отца Логгина. Так палач невинно радуется, придумав еще одну богоугодную пытку: выдержит ли раб Божий? Будет ли от пытания сего польза?

— А так ли любишь ты Господа, как любил его Авраам? — глядя на Агеюшку, вопросил отец Логгин.

— Это который же Авраам? — тревожно спросила Феодосья и прижала сына к груди, вдохнув прелепый запах его золотящейся в огне свечей макушки.

Батюшка принялся водить веками и раздувать ноздри.

— Авраам, чья жена Сара родила ему сына…

— Агеюшку? — пугливо пролепетала Феодосья.

— Почти что, — взвыл отец Логгин. — Только звали его Исааком.

— Слава тебе Господи, — прошептала Феодосья, у которой немного отлегло от сердца.

— И когда Исаак подрос, — батюшка вновь вперился в Агейку, — Бог решил испытать его…

— Чадце испытать?! — испуганно спросила Феодосья.

— Да не чадо, а отца его, Авраама.

— А-а… Авраама… Ну что ж, коли надо, и аз за чадо свое жизнь отдам, — согласилась Феодосья.

— Бог явился к Аврааму и сказал: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа и принеси его во сожжение на одной из гор…»

— Помню, отче, не надо более… Исаак вопросил отца, где же агнец для сожжения? И Авраам возложил дрова и взял нож… Не надо более, отче…

— Авраам не пожалел для Бога сына единственного своего, столь велика была его вера. А твоя вера столь же сильна?

— Но зачем Ему мое чадце? — испуганно спросила Феодосья.

— Господу не дитя нужно, а ты…

— Так пусть меня возьмет…

— Это было бы слишком легкая жертва… Значит, любовь твоя к Богу не так велика, как ты об том говоришь? Ему в жертву ты принесла шубу с серьгами и решила, что этого достаточно?

Ужас и смятение охватили Феодосью. Сказать сейчас, перед Богом в святых стенах, что готова она отдать Ему сына? А что, как заберет, обрадовавшись? Сказать, что не столь сильна ее любовь к Нему, чтобы пожертвовать сыночком? Не разгневается ли тогда Господь и, от обиды за безверие, не покарает ли, разразив громом небесным Агеюшку, наслав на него напасти? О, Господи!

— Кого Господь сильнее всего любит, того Он сильнее всего испытывает, — грозно напомнил отец Логгин. — Он отдал своего сына на смерть на кресте, потому что любит тебя, Феодосья. А ты?.. Отдашь ли ты Ему своего сына?

— Анясь… — пролепетал Агеюшка. — Анясь…

— Отдам… — мертвым голосом произнесла Феодосья.

— Добро, — благосклонно сказал отец Логгин.

Но ретивое в его душе не унималось. Он вдруг вновь встрепенулся:

— Что, терзает тебя еще демон похоти?

— Терзает, отче, — едва слышно призналась Феодосья. — Во сне. Уж аз на постном ложе сплю, под голову вместо взголовья солому кладу, чтоб тело не нежить, молитву читаю трижды за ночь. Но иной раз присонмятся ласки… Грешна, батюшка!

— Во сне истицаешь похотью?! — гневно вскрикнул батюшка. — Так это сам дьявол совокупляется с тобой!

— Что же мне делать, отец мой? Как унять сей телесный недуг?

— Вырвать саму похоть из лядвий своих! — возопил отец Логгин. И испуганно ощупал через рясу свой собственный уд: на месте ли?

— Вырвать?! — дрожащим голосом промолвила Феодосья.

Она лихорадочно сжала сына. Жертвы во имя любви не миновать: Он должен взять дар ценный. Но, что есть у нее, Феодосии, кроме сына и своего тела, что принял бы Господь жертвенным агнецом? И вдруг, словно открылась перед ней суть веры, Феодосья вскричала:

— Господи, поверишь ли в любовь мою, коли очищу тело свое от мерзости, что стала оружием сатаны? Будет ли Тебе облегчение?

— Истинно, будет, — подхлестывая устремление Феодосии, подтвердил отец Логгин. — Коли все жены избавились бы от источника похоти в своем теле, насколько легче Ему стало бы бороться с Сатаной!

— Исполню сие! — твердо сказала Феодосия. — Благословите, отче.

Из церкви Феодосия вышла в беспамятной отчаянной готовности к жертве. Она быстро шла напрямик к дому, не ощущая тяжести Агейки на руках, не чувствуя в босых ногах уколов сжатой стерни. Воздух дрожал и толокся бесцветной крупой, горький пот застилал глаза, и благовестом колотилось сердце, мучимое любовью.

— Феодосьюшка, пришла, — встретила сродственницу в воротах Матрена. — Давай-ка чадо-то. Феодосья, да ты чего вцепилась в парня-то? Ишь, вцепилась, как рак. Да чего с тобой?