Чаша любви - Татьяна Ковалева Страница 61

Наконец ближе к полуночи старики говорят что-то. И мужчины бросают шесты.

— Что они сказали? — хватаю я Сахиба за плечо.

— Они сказали, что искать уже бессмысленно. Они убеждены в его смерти. Все видели на уступе кровь.

— Кровь? — я пугаюсь, как будто сейчас это самое страшное.

— Да, кровь, мисс Елена. Его кровь. Вероятно, он ударился не только плечом, но и головой. А тело, если оно еще здесь, всплывет через несколько дней.

«Господи! О чем мы говорим!»

Назавтра с утра опять идет дождь. Сыро, сумрачно. И в моей душе беспросветный мрак. Души вообще-то уже как бы и нет. Она или умерла, или витает где-то над рекой в поисках Саши, плачет возле уступа того. Вместо души во мне сейчас — разверзтая могила. И горькие, горькие мысли… А временами образ Саши так жив, так ярок во мне. Кажется, протяни только руку и коснись его. Вот он, во плоти! Я, и правда, протягиваю руку и натыкаюсь на глинобитную стенку.

«Я не верю… не верю…»

Люди из деревни продолжают искать. Но они сами рискуют: река опять вспухла от дождей. Она стала совсем свирепой. Гита не пускает меня на реку. А Сахиб говорит, что недавно видели Отца. Он молча стоял на утесе и смотрел на людей. Он стоял, может, час. Потом ушел, так ничего и не сказав людям.

То, что Отец ничего людям не сказал, никак их не приободрил, подавляет меня ужасно и окончательно убеждает, что основания надеждам — даже самым смелым, безумным, — нет.

Еще через день, когда ливни прекратились, приехали из города двое полицейских. Они осмотрели мост, спустились к выступу скалы, с которого дожди уже смыли кровь, порасспросили Гиту. Выразили мне соболезнования…

Прошли три дня, а тело Саши так и не обнаружилось. И я не знаю, как мне теперь быть.

Старики говорят, что найти его теперь можно разве что у моря. Река была такая бурная во время ливней, что ворочала камни. Отнести человеческое тело за сотни миль ей то же, что ветру унести пушинку.

А я за три дня выплакала все слезы. И, наверное, постарело мое сердце на сто лет. А когда в свой час подумала, что мне еще предстоит возвращаться в Питер… и приходить к родителям Саши с вестью… самой черной из всех вестей, едва вновь не лишилась чувств. У меня было одно желание — забиться в угол этой глинобитной хижины и сидеть здесь тихо — мышкой — до скончания века, если уж смертью не одарил Бог.

На четвертый день Сахиб отвез меня в город, к поезду. Я дала ему деньги, и он купил билет.

Что я делаю в поезде, толком не понимаю. Куда еду — в Бомбей или Дели — не помню. Все плывет у меня перед глазами. Может, это слезы? Кажется, сознание мое висит на волоске. И я думаю о том, скорей бы этот волосок оборвался. Я не могу явиться к Сашиным родителям и сообщить им о его смерти. Я понимаю, что и они тогда умрут.

«Ах, если б не тот мой идиотский каприз в Райчуре! Все было бы хорошо!..»

Вот проводник, словно слепую, выводит меня из купе за руку. Я вижу перрон.

Это вокзал в Дели.

Вот такси мчит меня в отель. Как счастлива я была всего неделю назад! И тут безумная мысль озаряет мое сознание: а вдруг Саша жив и здоров и в данный миг дожидается меня в отеле? Я протягиваю водителю какие-то деньги и прошу его ехать побыстрее. Таксист кивает, берет деньги и нажимает на газ. Надежда — призрачная, совсем глупая — несколько поддерживает меня.

В холле отеля я еле сдерживаю себя, чтобы не побежать. Я поднимаюсь по лестнице. И вот тороплюсь, тороплюсь. Даже не могу попасть ключом в замочную скважину. Распахиваю дверь, вбегаю в номер…

Но, увы! Он пуст.

Саши нет здесь. Pi не может быть. Вместе с остатками надежды из меня уходят последние силы. Я валюсь на кровать и бездумно, тупо созерцаю потолок. Чувствую, как слезы, выбегая из уголков глаз, соскальзывают мне на виски. Я поворачиваю голову и вижу Сашину рубашку, лежащую рядом. Зарываюсь в нее лицом и плачу, плачу…

Рубашка хранит еще его запах!

Это выше моих сил…

Администрация отеля откуда-то знает о произошедшей трагедии. И не только администрация. Я вдруг вижу у себя в номере Клауса и Бригитту. Бригитта тоже плачет. Ее я вижу возле себя и вечером, и ночью. Мы не разговариваем, нет смысла. Мы все равно не поймем слов друг друга. Бригитта не знает русского, я — немецкого. А она ухаживает за мной, дает мне какую-то таблетку, стакан воды. Я забываюсь тяжелым сном. На меня будто навалили стог сена.

А когда просыпаюсь, уже утро.

Возле меня стоят Радж и Дхута. Лица их напряжены.

Появление Дхуты, именно ее, почему-то приносит мне некоторое облегчение. Я не могу понять, почему. Какая-то добрая властная сила исходит от нее. Взгляд этой женщины, прикосновение ее для меня сейчас — как бальзам.

Дхута раскрывает сумочку и достает старую с обколотыми краями фарфоровую чашку. Из керамической бутылочки она наливает в чашку белую, как молоко, немного тягучую жидкость. И протягивает чашку мне.

Радж говорит, чтобы я выпила этот напиток, приготовленный по рецепту очень старого мудрого человека. Я, кажется, догадываюсь, кто этот человек. Это бабушка Дхуты.

Напиток сладковатый, прохладный, немного пахнет цветами. Это успокаивающий напиток. Едва выпив его, я ощущаю тепло, разливающееся по всему телу. Беда моя как бы отступает на второй план, на третий… Теперь я знаю, я сама видела, что беда — это тень женщины — сгорбленной старой женщины с палкой-крючком. Она теперь где-то далеко, она уже видится мне всего лишь черной точкой. Я даже забываю, что это за беда. А кто-то будто гладит меня по руке и говорит, что сон сейчас для меня — спасение…

Я пробуждаюсь от звонка телефона. Открываю глаза. В комнате я одна. Пожалуй, и в номере — тоже. Встаю, поднимаю трубку.

Это звонит Радж.

Он говорит, что купил мне билет на самолет на завтра. Говорит, что мог бы и на сегодня, но он считает, что мне необходимо еще побыть в Дели. Из психологических соображений. Затем Радж предлагает услуги своего психоаналитика. Я отказываюсь — не хочу никого видеть и не хочу, чтобы видели меня.

Еще Радж говорит, что может сообщить о случившемся в посольство, а уж посольство передаст информацию в Россию. И родителям Саши в частности. Следовательно с меня будет автоматически снята эта тяжелая обязанность. Но нет! Я против. Я как представлю чиновника, официальный тон, дежурную мину на лице. Или еще того хуже — бумажный обрывок, извещение. И потом сообщить родителям о гибели Саши — это мой долг. Я, только я должна это сделать — чего бы мне это ни стоило! Я стану дочерью им, как была ему женой. Да, да — женой. Я ведь помню тот утес, где мы соединились с Сашей духовно. Возможно ли на этом свете более полное соединение?

«Ах, как бы все было на свете хорошо, если б не та блажь, что ударила мне в голову на подъезде к Райчуру! Вернуться бы в то время, исправить!.. Но ничего — ни секунды — из прошлого повторить никому не удавалось».