Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк Страница 61

И вдруг я вижу: что за диво?

Татьяны две? Иль это бред?

Иль выпил лишнее кефиру?

Иль съел детсадовский обед?

А может, это от любви

Рассудок мой изнемогает?..

И тут я понял: Вы – не Вы.

Там Ольга лысая рыдает.

Я мертвым Ленским ей обязан.

С двумя косами предо мной

Стоит Татьяна… Боже мой!

Как я ошибся! Как наказан!..

* * *

Я Вас люблю неудержимо.

Ах, если б выразить я мог…

Я буду помнить Вас весь срок

В детсаде строгого режима…

Вадику хлопали, отбивая ладоши, все, кроме разве что Леночки и Гарика, поскольку ладони последнего в этот момент находились в Леночкиных руках.

– Бедный Александр Сергеевич, – жеманно прокомментировала Леночка, вставая с явно неудобного кресла.

– Лен, можно тебя на минутку, – поймал ее за рукав Вадик.

– Куда ты меня тащишь? Не видишь, я смотрю представление.

– Чтобы ты смотрела представление, я действительно не вижу. А как ты флиртуешь с Гарькой, видно с закрытыми глазами.

– Да что ты. И не думала. Ты просто еще маленький, тебе этого не понять, – она щелкнула бретельками от штанишек по Вадикиному выпяченному животу, тут же позабыв про собеседника.

Вадик, еще больше обескураженный, подсел к Маше и зашептал прямо в ухо, щекоча усами:

– Маш, я правда ни черта не понимаю. А ты? Чего она? Что это она на Гарьку вдруг запала.

– Ты про Леночку? Да ни на кого она не запала. Не переживай. Дыши носом.

– Да что я, не вижу… Может, ты с ней поговоришь, а, Маш? Чего мне делать-то?

Маша сжалилась:

– Ну, хорошо. Я попробую.

Улучив момент, когда Гарик отправился готовиться к своему выходу на «сцену» и Леночка, наконец, от него отлипла, Маша вытащила ее в соседнюю спальню, где стояла старая родительская кровать и диванчик Аленки.

– Ты что, с Вадиком поссорилась?

– Нет, почему? – состроив наивную гримаску, пожала плечиками Леночка. – Он – душка.

– Это я у тебя должна спрашивать почему? Ты ведешь себя соответствующим образом.

В ответ Леночка рассмеялась. На ее кукольном личике было написано, что ее шутка удалась:

– Это эксперимент. Я хочу испытать его. Пусть он меня приревнует. Интересно, что он станет делать?

– Ты серьезно? – не поверила Маша.

– А что? От ревности только сильнее любят. Уверенность в любви притупляет чувства, – и Леночка выпорхнула из спальни.

Маше стало стыдно. И в то же время возникло неожиданное желание устроить для этой начинающей, но подающей большие надежды интриганки нечто подобное. Пойти, например, и приласкать сейчас Вадика, чтобы посмотреть, как эта кошечка сама начнет звереть и показывать когти, едва почуяв, что покушаются на ее собственность. Маша, возможно, так бы и сделала, если б не мысль о Жене – единственное, что ее остановило.

Маша вернулась к компании, но Вадика в гостиной не нашла. В следующий момент из дальней, Жениной комнаты донесся грохот опрокидывающейся мебели и лай возмущенной Аманты. Ребята переглянулись и ринулись туда. Как Леночка могла оказаться там раньше других, осталось загадкой. Не исключено, что она чуть раньше заметила отсутствие Вадика и Гарьки и уже направлялась на их поиски. Когда Женя вбежал в свою комнату, Ленка, стоя на коленях, пыталась отодрать Гарика, подмявшего ее друга, только что преданного ею. Гарик, со знанием дела заламывающий руку поверженному сопернику, ухищрялся одновременно отмахиваться от детских Леночкиных кулачков. Аманта срывала голос, выбрав в качестве объекта нападок крайнего, то есть Лену. Стеллаж, на котором были расставлены скульптурные работы Монмартика, завалившийся на бок, припавший в испуге к письменному столу, сбросил большую часть хранившихся в нем экспонатов на пол. Осколки гипса говорили о безвозвратности потерь. Тут же среди останков погибших скульптур валялись только что, видимо, переодетые Вадиковы шорты.

– Вы совсем обалдели, что ли?! – Женя окаменел в дверях. На лице его отразился ужас.

Громила одним легким рывком разбросал и размазал дерущихся по противоположным стенам. Оба стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Вадик вращал безумными глазами. Взгляд его упал на Леночку. Он вздрогнул и бросился вон из комнаты. Потом раздался хлопок входной двери.

– Я-то что? Я же не начинал. Чистая самооборона без оружия. Правда, Ленок? – усмехнулся, поправляя выбившуюся рубаху, Гарик.

Леночка вместо ответа кинулась вслед за Вадиком. Вскоре вторая дверная затрещина объявила о завершении эксперимента.

Комнату обмакнули в чернильную темноту. Темноту и тишину. Слепые занавешенные окна отделили их от всего потустороннего мира. Лишь узенькой черточкой подползающий под дверь свет вырисовывал черные тени предметов на фоне бархата общей темноты. Замысловатые очертания поредевших скульптур, уцелевших после погрома, угадывались в зеркальной прозрачности стеллажа. Три гипсовые работы погибли, и их смерть была невосполнима. Среди прочих – миниатюрная копия роденовской «Вечной весны».

– Пожалуйста, не печалься так. Я ведь живая. Я же лучше.

– Несравнимо, – вынужден был признать Женя, но голос его обнаруживал грустную пелену, которую темнота пыталась скрыть на его лице.

Хотя ее глаза уже заново прорезались и уже привыкли к отсутствию света, Маша различала лишь силуэт его взъерошенной шевелюры прямо над собой. Она растворялась в этой упокоительной тишине, в его теплом дыхании, касающемся ее губ, в легком щекотании прядей его волос, спадающих до ее лба.

– Ты любишь меня?

Вечный провокационный вопрос. Он задает его всякий раз, будто ее любовь даже сейчас еще нуждается в каких-либо подтверждениях. Как будто ему недостаточно, что у него и так есть все. Вместо ответа она поцеловала его на ощупь, но короткий поцелуй снова провалился в бесконечность.

Это было первое такое свидание за три недели, больше похожих на месяцы, когда они, встречаясь ежедневно, оказывались реально лишены друг друга. Вынужденным притворяться повсеместно друзьями, им, обладателям величайшей жизненной тайны, продолжать играть в детско-школьные игры было смешно и обидно. С тех пор как Машина бабушка перебралась в Москву из Питера, они остались без своего послешкольного прибежища – с нетерпением ожидавшей их, скучавшей без них, одинокой Машиной квартиры. Теперь они снова, так же как до своего рождения третьего января, расставались у старушечьей скамейки возле Машиного подъезда, и Женя снова спешил, а Маша снова отправлялась зубрить, и они были счастливы и несчастны одновременно.

Телефонный взрыв посреди темноты разорвал едва тикающую часами тишину.

– Да, мама. Все хорошо. Разошлись. Еще как. Да, нет, мам, это я так… Спит. Алена спит. Не беспокойся.