Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен Страница 62

Я вернулась пешком к Катрин и Никола, обрадовав идеальную пару тем, что готова снять квартиру. Была чудесная погода, и отдельные смельчаки уже пили пиво и сангрию на террасах, выросших повсюду, казалось, за одну ночь. Задрав голову, я дышала полной грудью и наслаждалась хрупким и мимолетным ощущением, что все хорошо и дальше будет только лучше.

Дойдя до угла улицы, где жили Катрин и Никола, я увидела на ступеньках подъезда Максима. Он сидел с книгой в руках и как будто кого-то ждал. И потому, что он был красив на солнце, потому, что так потеплело, и все было, наконец, прекрасно, я спряталась за почтовым ящиком.

– Ты просто балда, – повторил Никола, кажется, в тысячный раз, с тех пор как мы вышли из квартиры. Мы стояли в очереди, чтобы войти в маленький зал, где Катрин и ее труппа показывали сегодня свою экспериментальную пьесу, в окружении людей, которые в большинстве своем были, как и мы, друзьями и родными актеров.

Ноя оставили с Эмилио – это было разумно, учитывая, что в последней пьесе Катрин, на которую его взяли, чудовище-минотавр бодро предавалось содомскому греху с женщиной и двумя юношами. Ной, к счастью, уснул до этой сцены, но Никола в дальнейшем предпочел держать его подальше от экспериментов Катрин, которая назвала его мракобесом и тупицей, – впрочем, Никола в данных обстоятельствах и не возражал.

– Правда, – сказал Никола, качая головой и смеясь. Он собирался в тысячу первый раз повторить мне, что я балда, но я оборвала его резким «ХВАТИТ!», от которого вздрогнули две молоденькие студентки перед нами. – Мало того что Макс приходил ко мне, – продолжал Никола, – но даже если бы он пришел к тебе… кто же прячется за почтовым ящиком, Жен? А? Кто прячется за почтовым ящиком? – Одна из двух студенток, видимо, развеселившись от этой картинки, повернулась к нам. Я глупо улыбнулась ей, словно говоря: «Ну да, это я такая сумасшедшая», и она опустила глаза, немного смутившись, но все еще посмеиваясь.

– Я же не знала, что он приходил к тебе, – процедила я сквозь зубы.

Этот разговор начался еще в квартире и уже сильно меня раздражал. Никола же было очень смешно.

– Ты бы узнала, если бы подошла и спросила его. Но ты предпочла спрятаться за…

– ХВАТИТ!

Между тем за почтовым ящиком я простояла недолго. Я развернулась и пошла обратно, пригнувшись, как жуликоватый персонаж в старой французской комедии. Я шла на цыпочках и даже успела подумать, что, будь рядом камера, я повернулась бы к ней, чтобы прошипеть «тс-с-сс» и подмигнуть детям. Направилась я к ближайшему кафе, где села и принялась «плести кружева», по удачному выражению Никола, издавна называвшего меня «кружевницей». «Плести кружева» означало разбирать ситуацию за пределами разумного и анализировать ее до полного абсурда. Я и вправду была кружевницей. Когда я принималась за дело, мало кто мог со мной сравниться в упорстве и умении делать самые немыслимые выводы из самой заурядной ситуации. Ничего оригинального в этом не было. Я подозревала, что почти все женщины и изрядный процент мужчин более или менее регулярно «плетут кружева» в вопросах любви, работы или просто морали. Разве что буддистским монахам да одной-двум культиваторшам лаванды, думаю, удавалось не увлечься этим вредным занятиям. Но я могла только позавидовать их прекрасной мудрости.

Сидя в маленьком кафе, я «плела кружева» с почти болезненным усердием. Я не знала меры. Подстегиваемая моим раненым эго, которое после ухода Флориана только и ждало целительного бальзама, я говорила себе: готово дело, Максим думает, что мы пара. Он считает наши «отношения» свершившимся фактом, он убежден, что ему больше не надо звонить мне, – можно просто нарисоваться, он ожидает, что я буду рада его видеть, уверен, что мне ничего другого не хочется в этот прекрасный весенний день, кроме как проводить время в его обществе, он хочет быть моим любимым, он влюблен в меня, он решил, что мы поженимся, – о боже, он пришел, чтобы сделать мне предложение и хочет от меня детей!

Ничтожно малая часть меня, еще пребывавшая в здравом уме, прекрасно понимала, что все это бред сумасшедшего. Я знала, что преувеличиваю, что мои выводы грешат самонадеянностью (чтобы не сказать больше), но меня несло, «кружева» плелись сами собой, и я не могла остановиться…

Эти нездоровые мысли я пережевывала битый час, после чего вернулась за свой почтовый ящик посмотреть: свободен ли путь. Я успела выстроить различные планы, чтобы отговорить Максима создавать со мной семью: я буду ледяной и безжалостной, я скажу ему, что бесполезно ждать от меня чего бы то ни было, что мое скорбящее сердце закрылось наглухо несколько недель тому назад и не откроется ради его прекрасных глаз.

Но Максима у подъезда больше не было, и я отложила свой жестокий сеанс разбивания иллюзий на потом. Я осторожно поднялась в квартиру, которая была пуста, и продолжила «плетение кружев» (еще слишком рано, зачем он это делает, я не готова, он что-то не так понял или просто слишком влюбчив?). Только несколько часов спустя Никола, смеясь и разводя руками, сообщил мне, что Максим приходил к нему, потому что у Никола были билеты на спектакль для него. Он сам назначил ему встречу дома, но опоздал; погода была прекрасная, под рукой оказалась хорошая книга, и Максим решил подождать на улице.

– Ох, – только и ответила я.

– Да, ох, – повторил Никола.

Я почувствовала себя, в порядке очередности: глупой, смешной, самонадеянной, сконфуженной и, наконец, немного разочарованной. Я, конечно, не сказала Никола, что моему бедному эго в конечном счете не была неприятна мысль, что такой мужчина, как Максим, безумно в меня влюбился. Мое бедное эго даже втайне желало разбить иллюзии Максима – ему, этому подлому эго, хотелось, в свою очередь, причинить кому-то боль. Я сама была чуточку возмущена этим злобным и мстительным желанием, которое проросло во мне, точно сорная трава, и выбрало мишенью Максима – человека, которого я уважала и который всегда был со мной добр и безупречно честен.

– Я не виновата, – сказала я Никола. – Это несчастная любовь сводит меня с ума.

Я от души надеялась, что это правда – что существует некая внешняя причина для оправдания столь некрасивых внутренних мотиваций.

– Да уж… – вздохнул Никола. – Долго еще ты будешь все валить на несчастную любовь?

Я ткнула его кулаком в плечо, признавая тем самым, что его вопрос уместен, но для меня неудобен. Я думала об этом, пока мы собирались в театр, и продолжала думать в очереди, которая никак не двигалась: неужели я уподоблюсь тем, кто списывает на прошлое несчастье все свои косяки? В биографиях, которые я писала, было полно таких людей, убежденных, что имеют все права (начиная с права быть чудовищно эгоцентричными), лишь потому, что судьба нанесла им жестокий удар.

– И вообще, – сказал мне Никола, когда мы уже приближались к наспех сооруженной кассе. – Если даже Максим на тебя запал… тебе-то что с того?

– А что, он тебе сказал?

– Нет, дурища! Я просто спросил. Стоит только затронуть краешек этой темы, как у тебя начинается мандраж.