Всё изменится завтра - Мария Высоцкая Страница 62

— Что еще? — раздраженно.

— Артем Викторович, Веру сбили.

— Где? — прошептал сквозь стиснутые зубы, не поднимая головы.

— В центре, машина вылетела со встречки, прямо на пешеход, скорая приехала быстро. Она в центральной городской… — Виктория понизила голос.

Артем молчал.

— Артем Викторович, — раздалось в трубке, но он уже не слышал. Сейчас он был в своем мире, мире величиной с головку булавки. В нем он был один на один со своим страхом.

По телу пробегает мелкая дрожь. Душа разрывается на части. В глазах неподвижное фото Алены, оно отмечено черной лентой. Артем сжимает руку в кулак… Но это лишь капля в море горя, оно безумно и неудержимо. Оно разъедает изнутри, а он кричит что есть сил, срывая голос. Это сильнее его, это чувство невыносимо. Страх, огромный сгусток страха. Та потеря лишила его самого дорогого в жизни. Неужели это повторяется снова. Почему не он? Почему не он сейчас на месте Веры? Почему?

Умри он, все было бы гораздо проще. Но нет, жизнь та еще садистка. Она все перевернула, испоганила. Убила. Убила и посмеялась над ним.

Скинул вызов. Педаль в пол, и ни разу не сбавленная на поворотах скорость. Красный свет светофоров, люди — все не важно.

Машина залетела во двор больницы, сбивая высокий металлический забор. Заглушив мотор, он выскочил из авто, и не оглядываясь взбежал по лестнице. Верка была в операционной, а врачи, попадавшиеся на пути, не могли объяснить ничего внятно.

— Артем? — послышалось позади, — ты что здесь? — Сергей оглянулся по сторонам, совершенно не понимая присутствия, и столь обеспокоенного состояния Старкова.

— Серега? — выдохнул, пытаясь собраться с мыслями, — к вам привезли девочку, авария на пешеходе. Вера, Вера Кораблева…

— Она перенесла операцию, но еще не пришла в себя. Потребуется время…

— Что с ней? — схватил за грудки, — говори? — мужчина втянул шею. Санитар подбежал сзади, но останавливать Старкова было бесполезно.

— У нее многочисленные ушибы, сотрясение, возможен посттравматический шок, — бормотал доктор.

— Жить, — прищурился, — она будет жить? — медленно разжал пальцы. Глаза налились кровью.

— Будет, все хорошо. Мы вытащили осколки, все заживет.

— Извини, — резко отпустил доктора и отошел к противоположной стене, вновь погружаясь в свои мысли.

Ярость была неудержимой. Если с ней что-то случится, он никогда себе этого не простит, никогда.

На улице шел дождь. Артем прикурил сигарету, смотря в небо, если бы они сегодня нормально поговорили, ничего бы не произошло, он не должен был ее отпускать… Не должен был. В голове прокрутилась вереница мыслей. Смерть, она преследовала его на протяжении всей жизни…

За 8 часов до аварии…

Ребров.

Первое, что я хотел сделать, когда вышел из больницы, увидеться с этой сукой. С это продажной, дешевой тварью.

Верочка — меркантильная мразь, так правдоподобно строящая из себя бедую овечку. Овца!

Из-за этой твари я почти три месяца провалялся в больничке, перелом обеих рук, тяжёлая травма головы, вывихнутая нога…. Через пару дней, после того как эта сука выбежала из моей квартиры, обрекая меня вывихнуть ногу, навернувшись с лестницы, меня подкараулили возле редакции. Три твердолобых дегенерата, с маниакальным кайфом пытающиеся объяснить мне законы этого мира. Все, что я запомнил, или то, что они хотели чтобы я запомнил, это: «ещё раз приблизишься к ней, Старков тебя пристрелит, и, поверь, перед этим ты испытаешь столько боли, что сломанные ручки покажутся мелкой занозой».

Когда я пришёл в себя, то не помнил ничего, кроме этой отрывной фразы. Я, сука, не помнил, как меня зовут, но четко осознавал, что все, что со мной произошло, это ее проделка. А я же её любил. У меня от неё крышу сносило. Все бабы бл*ди… Но она…

Девочка-конфетка, недотрога, а перед ним все же раздвинула ноги.

Конечно, король жизни. Моральный урод! Но вот она, она в тысячи раз хуже. После подобного я не мог сломать этой твари нос, но одно мог точно, поведать ей пару тайн, чтобы моя дорогая подружка детства е*нулась с небес на землю. Скоро мой милый небесный ангелок превратиться в обычную общипанную курицу.

Два дня я подкарауливал ее у дома отца, потом у сверидовского, но она там не появлялась. Раскинув мозгами, и в сотый раз заказав такси, я понял, что осталось только одно место — её универ. Не знаю, сколько прождал её на лавке под голубыми елями, но она все же вышла. Несмотря на всю ту боль, что она мне принесла, я смотрел на ее стройные, обтянутые в синие джинсы, ножки, и сходил с ума. Она же, как ни в чем не бывало, трепалась по телефону, улыбалась… тварь! я из-за нее чуть без башки не остался, а она продолжала жить и скалиться.

— Верочка, — начал миролюбиво, пытаясь почти напеть ее имя.

Надо было видеть ее глаза. Я бы все отдал, чтобы увидеть этот затравленный, до безумия запуганный взгляд еще разок. Она меня боялась. Люто.

— Чего тебя от меня надо? — сунула телефон в карман.

— Поговорить. Я просто хочу с тобой поговорить, пойдём попьём кофе? — мягко улыбнулся, а ее передернуло.

— Я никуда с тобой не пойду. Никогда больше не подходи ко мне. Слышишь! — сорвалась с места, но я успел перехватить её тоненькое запястье

— Не торопись так, — погрозил пальчиком, словно она маленький ребенок. Такая милая девчушка с косичками…

— Пусти. Отпусти меня, — вырвала руку, — нам не о чем говорить. Уходи отсюда. Проваливай, — с ядом, презрением. А у самой дрожат губки. Такие манящие, пухлые губки. Сколько раз я смотрел на них, и представлял, как они сладко делают минет. Она причмокивает, лишь добавляя азарта, а я все жёстче насаживаю её ротик на свой член. Думая об этом, вся ярость и ненависть к моей Вере медленно растворялась. Да и как на неё можно злиться, как? Она же моя. Моя Верочка. Маленькая, хрупкая. Я помню её совсем девочкой. Ей было лет тринадцать, но уже тогда я ее хотел. Представлял, как она стонет в такт своих развратных движений поверх меня. Жарко. Безумно жарко.

— Вера, нам нужно поговорить. Давай забудем все, что было. Это нелепость, недоразумения… я не хотел причинить тебе боль. Не хотел тебя обидеть, слышишь, — подхожу ближе, — ну как? Как я могу тебя обидеть, — касаюсь её лица, а она замирает с ледяной маской ужаса, мне остается лишь пользоватьсяеё оцепенением, — ты же моя Вера, — очень хочу, чтобы она наконец поняла, чтобы до ее блондинистой головы дошли мои истинные чувства, — Мы же с детства знакомы. Я люблю тебя сколько себя помню. Тогда, в квартире, я вспылил, ну с кем не бывает. Ты такая сладкая. Ты так нужна мне, — распинаюсь в своих чувствах, но она опять все портит, топчет все на корню.