Француженки не заедают слезы шоколадом - Лора Флоранд Страница 63

Патрик делал что-то назло? Тот самый Патрик, который за одну минуту создавал десять таких хрупких чудес, которые могли сломаться от одного неосторожного вздоха? Тот самый Патрик, который много месяцев подряд поддерживал надежду в практикантке, терпеливо учил ее и день за днем заботился о ней, сколько бы сил и времени ни требовалось затратить?

– Мне казалось, ты хотел стать специалистом по космонавтике.

Он отвернулся. Но продолжал говорить легко, насмехаясь над собой как будто… Он хочет заставить ее сосредоточиться на том, что кажется важным, чтобы отвлечь от того, что важно по-настоящему?

– Да и наркотиками я интересовался не так для себя, как…

Погоди, что? Наркотики? При чем тут Патрик?

– Я видел, как это происходит. У меня на глазах дилеры обхаживали человека, пока он не начинал жаждать наркотик больше всего на свете. А затем отказывали, чтобы заставить плясать под их дудку. Я и сам легко мог бы стать дилером, ведь уже ступил на эту дорожку.

Какая чушь! Наркотики? Патрик? Это шутка? Но какая-то дикая…

– Верится с трудом.

– Почему же?

Патрик искоса взглянул на Сару.

– Тебе нравится заботиться о людях. Тебе нравится заботиться о сильных людях, которые идут за своей мечтой. Ты прилагаешь все силы, чтобы они знали, как достичь ее. Не морочь мне голову, Патрик. Ты мог бы связаться с наркобизнесом в одном-единственном случае, только если бы ты действительно думал, что это может помочь людям. Но ты не настолько туп.

Он повернулся, оперся локтем на кровать, долго смотрел на Сару, затем резко поднялся и пошел в кухню.

– Сара, ты очень опасна для моего душевного равновесия, – сказал он через плечо, вытаскивая стакан.

Она соскользнула с кровати и пошла за ним. И в кухне произошло нечто такое, чего она никогда раньше не могла даже вообразить. Но сейчас ей показалось совершенно естественным и правильным подойти к нему сзади, обнять за талию и прижаться щекой к его спине.

Он так сильно дернулся, что они оба едва не взлетели в воздух, потом тихо и хрипло засмеялся, повернулся и скользнул руками вокруг нее.

– Ты двигаешься совсем неслышно, – посетовал он добродушно.

Добродушно. Он очень добрый. И кажется, даже не знает, какое это исключительное качество. Ну… но… а в самом деле, кто бы ему об этом сказал? Должно быть, у него с матерью что-то пошло не так, раз он очутился в приемной семье. Сара понимала, что исходной проблемой было что-то, о чем он не сказал, а наркотики и плохая компания были всего лишь реакцией.

Она видела их приемного отца, когда он зашел в кухни поговорить с Люком, и решила, что едва ли у того были эмоции. У Люка они, безусловно, были, но он их вкладывал в свои десерты, и вряд ли от него Патрик часто слышал похвалу, которая была ему очень нужна. Девчонки… У Патрика, должно быть, их было довольно много, ведь он чертовски очарователен, но чувствовали ли они себя в безопасности рядом с ним, его подруги? Или им казалось, что они должны притворяться недоступными, чтобы не дать ему понять, какой он особенный – ведь он всегда прятался за щитом беззаботности?

Интересно, они чувствовали то же, что и она?

– Мы, принцессы ниндзя, – с иронией начала она, и ее пальцы двинулись вверх по его груди, словно крадущиеся на цыпочках воины, затем твердо и тепло скользнули вокруг его шеи, – знамениты своей хитростью и коварством.

Он нагнул к ней голову.

– Ты, наверное, думаешь, что я знаю про корейских принцесс ниндзя? Но мне о них ничего не известно, и я готов учиться, если это пойдет на пользу.

– Ниндзя были японцами. А в давние времена крестьянами. Но маленькой девочке иногда хочется вообразить себя такой девушкой, с которой связаны драма и романтика. Ну, не всегда же представлять себя милой Золушкой с золотыми волосами.

Патрик легко поднял Сару и посадил на стол. Теперь их лица оказались на одном уровне, и он запустил пальцы в ее распущенные волосы.

– Ты такая красивая, что мне трудно вообразить, как ты чувствовала себя беззащитной и уязвимой, потому что не была блондинкой.

Она позволила себе наклониться и упереться лбом в его лоб. Возбуждение накатило волной, и она обмякла, совсем обессилев.

– Патрик…

«Мне кажется, я влюбилась в тебя в тот самый первый миг, когда ты вошел в класс. А может быть, я полюбила тебя, когда была начинающей ученицей и смотрела, как ты становишься Meilleur Ouvrier de France. Но я не могу поверить, что такой мужчина, как ты, мог влюбиться в меня».

– Ты удивительный.

Его руки скользнули вокруг ее талии, и он крепко притянул ее к себе – чересчур крепко! – и медленно ослабли. Он немного отодвинулся, собрался что-то сказать, но молча покачал головой и поцеловал ее долго и глубоко. Потом отступил и прижался лицом к ее груди – как удобно, что она сидит на столе! Она смотрела вниз на его золотую голову, перебирала его волосы, очарованная растущим пониманием того, что каждый раз, когда он спасал ее, защищал и помогал, она тоже должна была дарить ему безопасность, защищать его.

Появилось странное чувство – будто она пытается удержаться и не упасть, а на ногах у нее туфельки, сплетенные из карамельных нитей.

И она сможет защитить Патрика только в одном случае – если поверит, что карамель удержит ее.

Второй выходной начался спокойно. Чтобы искупить тяжелый разговор – а может, чтобы развлечь Сару, – Патрик повел ее в тот колдовской магазинчик, о котором, как он помнил, она рассказывала. Обратно они шли мимо кондитерской Филиппа Лионне, и Патрик решил зайти и представить Сару всемирно известному кондитеру. Она смутилась и едва могла говорить, но ей было очень приятно, и она гордилась собой. Патрик, конечно, вел себя непринужденно – чтобы поддразнить Филиппа, раскритиковал его macarons, взял формы для выпечки, начал их рассматривать, потом поморщился и предложил Филиппу воспользоваться возможностью и попросить совета у него, Патрика, пока он не ушел. Кончилось все тем, что Филипп пригрозил расстрелять Патрика из кондитерского мешка, наполненного ganache [104].

Да и почему бы Патрик вел себя иначе? Весь гастрономический мир знал, что Патрик не стал одним из всемирно известных звездных поваров исключительно по своей воле. И никто толком не мог понять, почему он так решил.

Не потому ли, что славе он предпочел любовь и верность?