Вы способны улыбнуться незнакомой собаке? - Людмила Анисарова Страница 65

Славу выписали через неделю. Всю эту неделю Лена ходила к нему, они вели какие-то пустопорожние разговоры, и Лена уходила неизменно расстроенной. Завязавшиеся отношения рассыпались на глазах. От нежности Сорокина не осталось и следа. Отвлеченные философствования — и ничего более. Лена недоумевала: как же так? Ведь до этой проклятой поездки было совершенно ясно, что он влюблен. И по идее то, что случилось, должно было только еще больше сблизить их. Но увы…

Итак, Славу выписали через неделю. И теперь Лена ежедневно справлялась о его здоровье по телефону. Кстати, когда он поднимал трубку, то произносил свое «да» с таким неудовольствием и нелюбовью ко всему миру, что Лена содрогалась и не понимала, как она раньше этого не слышала. Удивляясь, она забывала, что раньше и не могла слышать, как он отвечает на звонок, по той простой причине, что Сорокин всегда звонил ей сам. И не раз удивлялся, между прочим, Лениному легкому и веселому «але», спрашивая: «Леночка, неужели у вас всегда такое хорошее настроение?» Да, сорокинская ипохондрия, давно замеченная Ольгунчиком, просто на время задремала. А ведь Лена тоже видела ее признаки в самом начале, но была уверена, что рядом с ней, с Леной Турбиной, Слава не сможет не измениться в лучшую сторону. Он и изменился. Но случай… Предатель-случай подстерег и все испортил. Все испортил. Может, Слава и прав? Цепь случайностей. С этим, кстати, смириться легче. Легче, чем с приговором бескомпромиссной и безжалостной, если вдуматься, судьбы. К кому она благосклонна? Ну-ка поищем. Кому живется весело, вольготно на Руси? Где оно, счастье-то? У кого? Покажите нам! Без денег счастливым, прямо скажем, быть трудно. А таких — большинство. А те, которых меньшинство, тоже плачут. Им тоже чего-то не хватает. То здоровья, то любви, то понимания. Так что судьба если и есть, то злодейка. И нечего поэтому в нее верить и на нее рассчитывать. Живи, лови момент, радуйся случаю, если он хорош, и плачь, если плох.

Эти неутешительные выводы сделала уже не Лена, а Ольгунчик, когда они, сидя на скамейке в парке, в очередной раз проговаривали-обмусоливали свою жизнь и жизнь вообще в свете последних событий.4

— О, Денисов! — вдруг радостно заорала Ольгунчик, чуть не подавившись шоколадным батончиком, который был куплен ею на последнюю десятку и от которого они с Леной сейчас, в обеденный перерыв, по очереди откусывали.

— Девочки! — тоже обрадовался Денисов, подходя к ним и усаживаясь рядом на лавку. — А вы что здесь делаете?

— Обедаем, — почти хором ответили Лена с Ольгунчиком.

Денисов, посмотрев на кончающийся батончик, сочувственно покачал головой и, порывшись в своем кофре, достал яблоко:

— Вот вам еще яблочко.

В парк Евгений Иванович пришел, оказывается, по делу. Через полчаса здесь должен будет состояться митинг «зеленых» в защиту чего-то там (чего именно, Денисов, конечно, не вник), вот его и пригласили.

— Фотографировать или выступать? — поинтересовалась Лена.

— Конечно, фотографировать, Леночка. Ты же знаешь, выступать я не люблю.

— Но у вас это хорошо получается. Последняя ваша передача мне очень понравилась. Впрочем, как и все остальные.

— Ты просто добрая очень, Леночка, — засветился Денисов. — Снимали на ходу. Там много не так, как хотелось бы…

Евгений Иванович хотел подробно рассказать, что же там было не так, но тут к нему подбежали два немолодых возбужденно-лохматых мужика и потащили к воротам парка, где уже собирался такой же нечесаный народ с пока еще не развернутыми транспарантами.

— Вот ведь еще чудилы, — покачала головой Ольгунчик. — И охота им…

Лена решила больше Сорокину не звонить. Может, сам догадается? Но он не догадался. Прошел день, другой, неделя…

— Не звонил? — спросила с порога в очередной свой визит к Лене Ольгунчик. — И не позвонит. Не жди. Папочка его так умыл! Ты не представляешь!

Ольгунчик начала рыться в своем безразмерном мешке, который мнила сумкой.

— Я тебе сейчас все прочитаю!

— Может, так расскажешь? — попыталась протестовать Лена, которая по большому счету не была поклонницей дневникового жанра.

— Нет, послушай. — Ольгунчик наконец нашла свои записи, которые начинались так: «Я пришла к Денисову. А там Славик с забинтованной рукой. Ничто не предвещало беды…»

Читала она долго, с выражением, особо выделяя свои, как ей казалось, писательские находки. Из всего Лена поняла одно: Денисов сказал Сорокину в ответ на его выдуманную историю по поводу травмы, что он прекрасно знает, что произошло на самом деле. Вот, собственно, и все. Спасибо вам, дорогие друзья. Спасибо.

Ольгунчик себя виноватой не чувствовала вовсе. И не понимала, что скорее всего именно она поставила точку в отношениях Лены с Сорокиным. Она свято верила, что все идет совершенно нормально. Лена, оглушенная, растерянная, не знала, как реагировать на то, что прочитала, а теперь рассказывала по третьему разу Ольгунчик. А надо было, оказывается, восхищаться не только ею, Ольгунчиком, которая сумела передать все с таким искрометным юмором, но и Денисовым, который отомстил Славику за всех женщин.

— За каких женщин? — не поняла ничего Лена.

— Господи, ну я же тебе рассказываю. Славик подарил Денисову на день рождения видеокассету. Там сняты скрытой камерой женщины, которым Славик назначал свидания. И не приходил. Ну, как бы не приходил. А снимал со стороны, как они ждут. Как оглядываются. Как переживают. Представляешь, гад какой?

Лена неуверенно пожала плечами: ну, гад, наверное…

— Вот Денисов и обиделся за женщин. Это же папочка! Он не мог не обидеться. Ну вот. И когда Славик начал рассказывать, что это он на работе руку травмировал (представляешь, так и сказал — «травмировал»!), Денисов ему и выдал. Не надо, говорит, Славик, знаем мы про поляну в лесу. Ведь все снимали. И пленочка имеется. И Славик, дурак, поверил! — Ольгунчик, довольная, хохотала-заливалась: — Поверил, представляешь?!

Лена молчала. А Ольгунчик, не замечая ее реакции, продолжала:

— Я сначала ничего не поняла. А папочка потом мне сказал, что это он Славику за женщин отомстил. Вот!

— А мне вы с Денисовым за что отомстили? — спросила Лена, еле сдерживая слезы. — А? За что? Я же просила тебя, как человека просила…

Ольгунчик почему-то не ожидала такого поворота событий. И застыла, подбирая растянутый в хохоте рот, судорожно сглатывая недоумение, не сводя с Лены виновато-непонимающих глаз.

Лена ушла в другую комнату и не вышла оттуда. Ольгунчика провожала Вера Петровна. Было слышно, как она что-то оживленно рассказывала. Было слышно, как потрясение молчала Ольгунчик.

Кому теперь все это могла рассказать Лена? Не маме же. Но переживать свое горе одна она еще не научилась. И позвонила Алле в Питер. Вот Алла все удивительным образом и поняла. Про Сорокина она немного знала. А про все остальное до сегодняшнего разговора — нет. Поэтому она сначала пережила вместе с Леной кровавые события на поляне, потом — предательство Ольгунчика и Денисова. Нет, только Ольгунчика. Денисов мог и не знать, что Лена обещала ничего никому не говорить. Хотя стоп. Ты же, Лен, сказала, что Ольгунчик просила папочку: никому. Значит, и Ольгунчик, и Денисов попросту забыли про Лену. У каждого была своя цель и задача. У Ольгунчика — живописать Денисову то, что случилось в лесу. Отточить свой талант рассказчика. У Денисова — отомстить за женщин. Благородно на первый взгляд. Только про Леночку, «лучшую подругу» и «светлый образ», они забыли. Нет им никакого прощения. Таков был суровый приговор Аллы. А Сорокин? Как быть с Сорокиным? Позвони и повинись, сказала Алла. Расскажи все как есть. Настоящий мужчина должен быть великодушным. А если?.. То и не надо нам таких, подвела итог Алла.