По ту сторону Нила - Николь Фосселер Страница 66

Еще полвека назад Хартум был не более чем рыбацкой деревней, скоплением земляных хижин с соломенными крышами. Однако с приходом египтян все изменилось. Благоприятное положение в месте слияния рек делало его чрезвычайно удобным в качестве центра, из которого можно управлять Суданом. Уже первый хикимдар – генерал-губернатор Судана – воздвиг в Хартуме мечеть, больницу, казармы и, не в последнюю очередь, дворец для себя – впечатляющее U-образное здание на берегу реки. Воины хикимдара перешли через Нил и устремились дальше, на юг, прожигая дороги в непроходимых малярийных зарослях. А следом за ними явились солдаты удачи, жадные до рабов и слоновой кости, отчаянные люди, которые обрушивались на деревни и под пытками вырывали у жителей их сокровища. Иногда завоеватели действовали иначе: нападали на поселок, жгли хижины и угоняли скот, который потом отдавали жителям соседней деревни, открывавшим им места, где хранилась слоновая кость. Иногда налетчиков интересовали другие богатства, и они убивали всех, кроме самых сильных и молодых мужчин и женщин, которых потом продавали с большой выгодой, переправляя по Нилу на север.

Так, благодаря торговле рабами и слоновой костью, рос и развивался Хартум. В этом городе пересекались не только водные пути, но и маршруты караванов. А кроме рабов и слоновой кости, здесь продавали гуммиарабик из Дафура на западе и Абиссинии на востоке, а также хлопок и железные изделия из Египта, которые отсюда за звонкую монету переправлялись дальше, в глубь Судана. При этом, несмотря на бурный рост, Хартум, по сути, всегда оставался тем, чем был изначально, – торговым поселком и развивался стихийно, без сколь-либо продуманного плана. Прохладные пальмовые рощи тянулись вдоль побережья и через город до самого форта Мукран, между тем как улицы Хартума беспрепятственно зарастали дикими деревьями. Стирка в нильской воде оставалась для горожанок занятием рискованным из-за обилия в реке крокодилов. Не меньшую опасность представляли бегемоты, носороги и львы.

Сагийи – деревянные водяные колеса – давно уже были заменены паровыми насосами, а в узких улочках между садовыми оградами все еще шныряли рабы с кувшинами, доставлявшие своим господам драгоценную нильскую воду. На волнах великой реки, единой здесь во всех своих трех лицах, покачивались плавучие дома и рыбацкие сколупки, вооруженные суда купцов и маленькие, допотопные пароходы. И в то время, как по ту сторону реки, в низине, вокруг пары базарных площадей и мечетей теснились крытые соломой глинобитные строения, вроде тех, что некогда шли на кирпичи при возведении городских домов, по эту сторону вздымал крылья двуглавый орел на здании австро-венгерского консульства. Там, среди тщательно возделываемых садов с мимозой и фигами, бананами и жасмином, стояли здания телеграфа и почтамта, а также католической иезуитской миссии. Последней принадлежал монастырь с библиотекой, школа и, разумеется, костел, откуда по нескольку раз в день по городу разносился колокольный звон, сливаясь с ударами колокола коптской церкви. Для европейцев этот звук был родным и напоминал о доме, прорываясь сквозь щебет тропических птиц и обрывки арабских и африканских наречий.

Случались проливные дожди и наводнения, имевшие последствиями не только лягушачьи концерты, но и малярию. А после засухи бушевали песчаные бури, оставлявшие на стенах домов похожие на оспины шрамы. И тем не менее торговый город Хартум процветал и играл всеми красками мира. Кто только не бродил по его улицам! Итальянские монахи и монахини, австрийцы и венгры, греки и британцы, французы и сирийцы, турки и чехи, египтяне, албанцы и армяне. Длинноногие женщины народностей динка и шиллук шли рядом с черными как ночь нубийками. Иные несли на головах причудливые пирамиды из заплетенных косичек, а лица мужчин племени джаалин под огромными белыми тюрбанами напоминали сморщенные листья чая.

Пожалуй, Хартум не являлся самым красивым городом в Африке, однако и здесь было чем гордиться. И, может, именно это чувство или ностальгия по временам генерал-губернаторства не давали сэру Чарльзу Джорджу Гордону оставить этот город просто так.

Генерал-майор Гордон, некогда отличившийся при подавлении восстания тайпинов, отмеченный за храбрость китайским императором и получивший прозвище Гордона Китайского, был не менее задирист, упрям и непостоянен, чем вверенный его заботам Хартум. Пытаясь получить поддержку шейхов и работорговцев против Махди, Гордон провел некоторые мероприятия в интересах горожан. В частности, он раздал народу запасы продовольствия с дворцовых складов, освободил из тюрьмы некоторых находящихся там без достаточных оснований заключенных, публично сжег бумаги чиновников хедива и несколько курбашей, вполовину уменьшил налоговое бремя и отменил запрет на работорговлю.

Умный тактический ход с целью привлечь народ на свою сторону и отвадить от Махди тем не менее не остановил восстания, впервые объединившего эту столь многоликую страну под знаменами ислама. Против всех чужаков и иноверцев.

Теперь мятеж бушевал уже под самыми стенами Хартума. После падения соседнего форта Омдурман на другом берегу Белого Нила десять тысяч хартумцев перешли к Махди. Оставшиеся двадцать тысяч мужчин, женщин и детей и девять тысяч египетских солдат под командованием Гордона находились в осажденном городе. Специальные розыскные отряды прочесывали дома и сады и обыскивали каждый клочок земли на предмет продовольствия. Несколько зарытых мешков с зерном да пара ящиков с продуктами в заброшенных лавках – вот все, что им удалось обнаружить.

Скоро забили всех ослов, мулов, лошадей и прочий отощавший скот. Потом принялись за собак и крыс.

Люди ели все. Гуммиарабик, который, соединяясь с водой человеческого организма, увеличивал отдельные части тела до фантастических размеров; пальмовые волокна и сердцевину, которую выскребали из стволов поваленных деревьев; шланги для воды, изготовленные из шкур животных. Не проходило ни дня без голодных смертей. Люди падали прямо на улицах, а у живых не оставалось сил хоронить их.

Махди посылал Гордону одно письмо за другим. Он уговаривал сдаться и обещал беспрепятственный выход египтян из города. Однако Гордон, поклявшийся защищать Хартум и его жителей, отклонял подобные предложения. Последнему курьеру генерал передал следующее: «Я не желаю и слышать ни о чем подобном, я останусь здесь и умру вместе с городом».

Если петлю, которую описывает Нил на севере Судана, сравнить с вопросительным знаком, то Хартум будет играть в нем роль точки. В 1885 году от Рождества Христова это место, где река огибает пустыню Байюда – младшую сестру великой Нубийской пустыни, являло собой поистине впечатляющее зрелище.

Словно темная стена ползла по каменисто-песчаной земле, из которой кое-где торчали высохшие кусты дерна. При ярком утреннем солнце и низко стоящем послеполуденном, когда песок и камень, казалось, были готовы расплавиться, словно металл, за стеной тянулись тысячи теней, вытянутых и тонких, как паучьи лапки. И только в полдень, когда солнце стояло прямо над головой, она превращалась в четко очерченный прямоугольник.

Тысячелетиями ветер высушивал эту землю так, что в конце концов она стала серой и морщинистой, как дубленая кожа. То там, то здесь из нее торчали каменные глыбы, острые и черные, как куски угля, но они не представляли опасности для верблюжьих копыт. Вереницы этих животных равнодушно ступали в облаках поднятой ими пыли. Десяток за десятком, одна колонна в сорок голов за другой, корабли пустыни бесшумно рассекали песчаные волны. И тем громче раздавались голоса их всадников, веселые, счастливые, даже возбужденные, как будто привычные перекрикивать звонкий стук конских копыт. А может, наездники просто радовались новому приключению, для которого были отобраны из множества претендентов, и гордились серыми мундирами, охряно-желтыми штанами и некогда белыми шлемами, выкрашенными по этому случаю отваром акациевой коры в коричневый цвет, величаво восседая в красных, как кровь, верблюжьих седлах?