Ненависть - Джулия Баксбаум Страница 66

Тут нет общих правил.

Есть и Матери, и Дочери, и Сыновья, и Мужья, и Жены, и Друзья. Я не видела ни одного надгробия, на котором было бы написано, что тут покоится адвокат, банкир или фармацевт. Некоторые фамилии мне знакомы. Например, какие-то Буши, памятник которым украшает американский флаг, я допускаю, что это те самые Буши. Я вижу надпись с одной лишь фамилией, без имени. Просто «Малышка Девенпорт».

Мне хочется лечь на островок обледенелой травы и закрыть глаза. Остаться здесь навсегда. Сегодня я не имею ничего против тишины. На какое-то время я забываю, что ищу вполне конкретное место, и просто брожу здесь. Может быть, это и есть мой дом. Среди этих камней и деревьев, среди умерших. Может быть, стоит открыть здесь свое небольшое дело, маленькую палатку, и продавать цветы людям, которые, как и я сейчас, забыли принести их с собой. Я бы просила покупателей не переживать, ведь подобное происходит постоянно. А по ночам я устраивалась бы в спальном мешке рядом с юной Дженни Дэвис, которая умерла в 1991 году в возрасте четырнадцати лет. Интересно, нравилась ли ей Мадонна? Носила ли она пластинки для выравнивания зубов, а если да, то сняли ли их, прежде чем ее похоронить? Каково оно — умирать в четырнадцать? Смерть кажется особенно жестокой, когда уносит своих жертв в этом возрасте. Они уже достаточно взрослые для того, чтобы понять, что их так никто никогда и не поцелует — ничего не поделаешь.

Я нахожу свою маму среди нескольких могил, относящихся к концу девятнадцатого века. Она лежит немного в стороне от них, но я удивляюсь, как она вообще могла здесь оказаться. Это почему-то кажется неправильным. Рядом с Дженни Дэвис я видела прекрасное место. Хотя я рада, что отец выбрал для нее простое надгробие. Никаких причудливых гравировок на нем нет. Ничего, что нарушало бы общий стиль. Обычный вертикальный прямоугольник посреди большой лужайки — места для дедушки Джека, моего отца и, конечно же, для меня.

Шарлотта Пратт

1950–1992

Я рада, что здесь нет слов «любимая», или «мать», или «дочь», или «жена». Ничего такого, что классифицировало бы ее. Я несколько раз обхожу могилу по кругу. Я читаю надпись и провожу вычисления, хотя эта информация мне давно уже известна. Я не знаю точно, что мне делать теперь. Должна ли я встать напротив могилы? Взгляд на нее сверху вниз представляется мне чересчур снисходительным. Сесть перед камнем на землю, под которой похоронена моя мама? А может быть, лечь? Мне хочется сделать именно это.

Я хочу улечься в тени надгробного камня.

Но я все-таки сажусь, а не ложусь, потому что меня могут увидеть. Я устраиваюсь напротив камня, скрестив под собой ноги, и начинаю думать, а вдруг я поступила неуважительно или кощунственно, выбрав это место и тем самым увеличив вес, давящий на крышку гроба. Я решаю, что это не важно, а если все-таки важно, то мама поймет меня.

«Привет, мама», — мысленно здороваюсь я. Не вслух. Если она каким-то образом может слышать меня, то, думаю, не имеет значения, как громко я разговариваю. Когда я произношу слова про себя, это, по крайней мере, не выглядит так, будто я беседую с прямоугольным куском скалы.

«Привет, мама, — снова пробую я. — Давно не виделись. Ты не звонила. Не писала».

Ладно, сейчас попытаюсь еще раз. Я не должна шутить в такой обстановке.

«Привет, мама, это я, Эмили. Но ты, наверное, меня уже узнала».

Прекрати. Возьми себя в руки. Это уже слишком.

«Ладно-ладно-ладно».

Я встаю и еще раз обхожу надгробие, чтобы упорядочить мысли. Делаю несколько глубоких дыханий, как меня учили на занятиях йогой. Я могу это сделать. Потом снова усаживаюсь, стараясь попасть строго на то же самое место. Почему-то теперь я думаю об этом маленьком кусочке земли как о своем.

Привет, мама. Я не знаю, можешь ли ты меня слышать и насколько важно, слышишь ты меня или нет; мне стыдно, что я не принесла цветы, и что я шла сюда целых пятнадцать лет, и что даже сейчас я задержалась у Дженни Дэвис, а не сразу направилась к тебе. Мне неизвестно, как устроен твой мир, но если у тебя будет возможность увидеться с Дженни, передай ей привет и скажи, что я буду ее вспоминать. Хоть она меня и не знает.

Я не знаю, что нужно говорить. Сомневаюсь, что должна рассказать тебе сейчас все о своей жизни. Я могла бы признаться, что скучаю по тебе гораздо сильнее, чем ты себе можешь представить. Я могла бы признаться в том, что каждый день о тебе думаю. Не могу утверждать, что я тоскую о тебе постоянно, ведь я помню тебя недостаточно хорошо. Однако за то, что все-таки осталось в моей памяти, я держусь очень крепко, может быть, даже слишком. Есть лишь представление о тебе как о человеке, который был для меня всем, был моей мамой, которой больше нет. И вот эта мысль всегда со мной.

Ты должна знать, что я была бы очень счастлива вновь услышать твой голос. Пусть только в своем воображении, хотя бы ненадолго. Просто какой-то твой звук Я забыла его через несколько недель после твоей смерти и никак не могу вспомнить. Как бы не старалась вернуть утраченное. Я помню момент, когда у тебя остановилось дыхание. Этот жуткий промежуток между вдохами. Вот что осталось у меня, и я бы предпочла больше никогда этого не слышать. Если бы ты смогла как-то подать мне свой голос, было бы просто здорово. Если ты не сможешь, я пойму.

Мне так жаль, что я не старалась запомнить тебя, когда у меня была такая возможность. Я не сделала многого из того, что должна была, и теперь жалею, что не могу ничего изменить. Нажать кнопку перезапуска. Я думаю, что сейчас лучше сказать то, что нельзя вернуть назад, чем не говорить вообще ничего. Мне следовало научиться кататься на велосипеде. Мне следовало объяснить отцу, что не нужно отменять празднование Рождества, что мы должны постараться стать семьей, и нет толку в том, чтобы продолжать притворяться. Мне следует иногда говорить вслух: хватит, хорошенького понемножку.

Я буду это делать. Уже делаю.

Возможно, я жалею о том, что не догадалась запомнить тебя как можно лучше, ведь тогда, наверное, мне было бы немного легче отпустить тебя. Как будто ты по-настоящему не ушла, верно? Ты бы осталась во мне, и я не чувствовала бы сейчас такой пустоты. Иногда по ночам я пытаюсь представить себе твое лицо, но при этом вижу только твои фотографии. А это не равноценная замена. Но ты должна знать, что на одной из них ты выглядишь великолепно, — на ней ты снята незадолго до твоей болезни, принарядившейся в честь дня моего рождения. Моего тринадцатого дня рождения. Я помню, что ты очень переживала по поводу моего официального вступления в подростковый возраст и жаловалась, что я расту слишком быстро и что ты потеряешь меня слишком скоро.

На этом снимке ты выглядишь как женщина, которой я бы хотела стать сама.

Было бы здорово, если б я могла тебе сказать, что у нас с папой все хорошо. То есть все, конечно, так и есть. У нас все хорошо. Но ты бы, вероятно, заметила, что мы оба словно разбиты на куски и не слишком преуспели в том, чтобы сложить все осколки вместе. Хоть и пытаемся это делать. Я убеждена, что мы искренне стараемся, и есть надежда, что у нас еще получится стать настоящей семьей. Пусть даже только из двух человек. И я думаю, что я за это еще поборюсь.