Лабиринты судьбы - Марина Преображенская Страница 66

Гости, немного уставшие от танцев, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, вернулись на свои места за столом.

— «Ты цыганочку можешь, Василий Иванович?» — спрашивает Петька, — начал рассказывать анекдот один из мужчин. — «Могу». — «А лезгинку?» — «Могу». — «А польку?» — «Могу», — отвечает Василий Иванович. — «А мазурку?..» — «Ну, Петька, — задумался Василий Иванович, — могу, наверное, только я что-то не припомню, что это за национальность такая?»

Подвыпивший народ склоняло к сексуальной теме, и шуточки вскоре приобрели сальный характер.

Я почувствовала, что мне хочется спать, и спросила у Леши, скоро ли мы отсюда уедем.

— Поехали, — моментально согласился Леша, и мы направились к гардеробу.

Раздался звонок в дверь. Я, мельком взглянув на циферблат, отметила про себя второй час ночи и тихонечко, не включая свет, пошла к глазку.

Жить одной в квартире было непривычно и немного страшновато. Я старалась не засиживаться допоздна, не гулять по вечернему парку и, максимум к десяти, приняв ванну и попив чаю с терпким липовым медом, забиралась под одеяло, кожей ощущая его пушистую нежность.

В этой квартире все было пушистым: и коврики, и полотенца, и халаты, и вот даже одеяло. Пушистым и светлым.

Когда Леша впервые привел меня сюда, эта маленькая квартирка в районе Сокольников показалась мне сказочным уголком. Мне все не верилось, что это чудо может принадлежать мне. Я разворачивала бордовые корочки своего паспорта и любовно рассматривала штамп прописки.

Москва… Москва? Москва!

Вот, думалось, закрою глаза, постою с минуту, потом открою, и все встанет на свои места. Все будет по-прежнему. Ну не может фортуна преподнести мне такой потрясающий подарок. Словно во сне.

Потом ничего, привыкла. Люди быстро привыкают к хорошему.

Баба Зина, домработница, совмещала обязанности и прачки, и кухарки, и уборщицы. Она была всегда весела и приветлива, ее расторопность и неутомимость поражали меня, но я испытывала некоторую неловкость, глядя на то, как она моет окна, рискуя вывалиться из окна четвертого этажа, как чистит ковры и закладывает в стиральную машину постельное белье.

Однажды я попыталась помочь ей, но она так активно запротестовала, замахала руками и захлопала глазами, что я даже испугалась.

— Ох, лапочка, не нужно! Да я за такие деньги не то что это гнездышко, я бы весь дом вылизала и обстирала.

Она усердно протирала пыль, снимая с полок фарфоровых слоников, любовно оглаживая каждого и ставя на место.

— У меня когда-то были точь-в-точь такие же. Во времена моей молодости слоники были почти в каждой семье. А для меня они — особая память. — Она подняла глаза к небу, сладко вздохнув. — Мне их подарил мой Николушка.

— Муж?

— Нет, к сожалению… Но мог бы им стать. — Она опустилась на краешек дивана. — Если бы я не оказалась такой дурой. — Она еще раз вздохнула. — Знаешь, девочка, это после войны было. Жили мы небогато, но и не бедно. Мой отец был профессором в университете, а Николушка у него учился. Однажды он пришел к нам в дом, а мы как раз обедали. Картошечка с тушонкой, огурчики соленые, чай, сухарики. А он — студент. То-ощий, аки вобла. Но глаза — огонь! Я заглянула в них и вспыхнула… До сих пор тлею. Он тоже посмотрел на меня и задохнулся. То он с отцом так непринужденно разговаривал, так легко, а тут сбился, стал заикаться. Отец видит такое дело, иди, говорит, дочка, к себе, мы побеседуем, а потом я тебя позову, будем вместе обедать.

За обедом Николушка молчал и только краснел все больше. А потом не выдержал, сказал: спасибо, я сыт. Ушел, так и не съев почти ничего.

Я бы про него забыла, но на студенческом вечере он пригласил меня танцевать, да возьми и сразу же ляпни: выходи, мол, за меня замуж. Я бы — не против! Я даже — за! Но так, в лоб? А он еще и добавил: если не выйдешь, мне придется из Москвы уехать, а так, может, с тобой оставят. Я теперь понимаю, что он хотел сказать, а тогда подумала: ах ты, рвань деревенская. Прописка тебе нужна, Москва нужна, а не я. Вырвалась и убежала.

— А он вас догнал, — попыталась я предугадать развитие событий.

— В том-то и дело, что нет. Я за дверью встала, еле дышу. Ведь знаю же, что полюбила его… Нет… Не догнал. Уехал в деревню. Я замуж вышла, он приезжал ко мне, цветов привез корзину.

— Целую корзину! — повторила я.

— Да-да. Огромную корзину, сам этот сорт вывел, на ВДНХ выставлял и ездил в командировки. У меня сын родился, потом дочь. А я все его любила, все о нем вздыхала.

— И он к вам заходил, когда в Москве бывал? — скорее утвердительно, чем вопросительно, посмотрела я в ее блекло-голубые, цвета осеннего неба глаза.

— Нет. Даже не звонил. Отец с ним поддерживал отношения и рассказывал мне о нем. Я смотрела на этот проклятый черный телефон и ждала от него хоть коротенькой весточки.

— А он женился? — поинтересовалась я.

— Если бы… Он умер. Я… — Баба Зина всхлипнула. — Я не выдержала ожидания, с мужем развелась и написала ему письмо. Прощения просила, к себе звала, о любви своей рассказала. — Она промокнула припудренные щечки салфеткой. — Все ждала его, ждала… Думала, прилетит, примчится, розами завалит. А получила письмо от его матери. Умер, мол, похоронили, и фотография его в конверте, еще студенческих лет.

Я к его матери ездила. Все ей про себя рассказала, про то, как дурой была, что подумала про эту идиотскую прописку… Мы с ней плакали на могилке… Она мне этих слоников и подарила. На память, значит.

Я подошла поближе к полочке и взяла самого маленького из них.

— Этих? — спросила я, понизив голос, словно боясь неосторожной интонацией поранить душу бабы Зины.

— Нет, не этих. — Она еще раз промокнула салфеткой слезящиеся глаза. — Те разбились при переезде. Один остался, так и его внучка куда-то затеряла.

Мне хотелось отдать ей всех семерых, но я понимала, что таких, как у меня, может быть несметное множество, а такие, как у нее, были в единственном экземпляре.

Глаза бабы Зины вспыхнули, она лихо нажала на кнопочку дистанционки, включая музыкальный центр, из глубины которого тут же полилась музыка недавно появившейся в эфире и тут же ставшей популярной волны «Европа плюс».

Да и не была она бабой. Это Андроник так ее называл.

— Это тебе, баб Зин, за работу, а это — внученьке на орехи, — говорил он, выдавая деньги за неделю вперед.

— А почему на орехи? — спрашивала я.

— А если на чай, штанишки промочит, — смеялся Андроник-Ник, сверкая едва заметной золотой коронкой в глубине рта.

А так баба Зина была моложавой, худощавой и крепкой, с озорным блеском в обесцвеченных временем и слезами глазах. Ее визитной карточкой была хорошенькая кокетливая шляпка с дымчатой вуалью, по которой мушками разбегались бархатные вкрапления. Она старательно подводила губки и румянила уже изрядно подувядшую шероховатость щек. Носила туфли на высоком каблуке так грациозно, как не всякая молодая смогла бы это сделать.