Искушение Марии д'Авалос - Виктория Хэммонд Страница 67

Когда они поднимались по лестнице, Мария старалась успокоиться. Она была взволнована и смущена: в течение всего двух минут рассердилась, расплакалась и повела себя вызывающе.

— Я хочу у вас кое-что спросить, — сказала она. — Перстень, который вы мне дали на похоронах Беатриче, принадлежал ей? Я никогда не видела его раньше.

— Он должен был принадлежать Беатриче. Я заказал его и хотел ей подарить.

— Простите меня, но я едва взглянула на него. Он все еще у меня дома в кармане платья. Что на нем изображено?

— Медведь, шпага и три звезды — герб Карафа, как вам известно. Беатриче так гордилась принадлежностью к семье Карафа, что я подумал, ей это должно понравиться.

— Да, ей бы понравилось. Как мило с вашей стороны, — сказала Мария, боясь, что сейчас расплачется, как это часто случалось с ней в последнее время.

— Я любил Беатриче. Она была самой любимой из моих кузин. Она нравилась даже моей жене, которая планировала вовлечь Беатриче в занятия благотворительностью.

— Не знаю, согласилась бы на это Беатриче.

— Да, она была слишком правдивой, не любила ханжества. Возможно, она бы занялась благотворительностью, став старте, но она не стала бы докучать всем проповедями на эту тему и… и делать это смыслом жизни.

— А ваша жена это делает?

— Да, — ответил он спокойно.

Они добрались до верхнего этажа. Фабрицио зашел в комнату налево и поставил на стол канделябр. Это была большая комната без занавесей; стеклянные горки и старинные венецианские зеркала мягко мерцали в теплом свете; у стен были составлены картины.

— Здесь принц хранит часть своих фамильных сокровищ, — пояснил Фабрицио.

Мария прошла к окну. Вдали виднелись два белых призрачных пика горы Везувий, окутанные тьмой.

Фабрицио достал ключ из потайного отделения в столе и отпер одну из горок.

— А принц не будет возражать, что мы сюда пришли? — осведомилась Мария.

— Нет. Помимо того, что он мой дядя, мы с ним добрые друзья. Он знает, что я питаю особую нежность к этой драгоценности, — ответил он, вынимая ожерелье из горки. — Он отписал мне его в завещании.

Фабрицио положил ожерелье на стол рядом с канделябром, и оно ожило: два ряда ромбовидных аметистов, бирюзы и рубинов, вправленных в переплетенные золотые ленты. Секрет прелести ожерелья крылся в том, что, с одной стороны, оно было грубоватым, а с другой — шедевром ювелирного искусства.

— Как изысканно, — выдохнула Мария, дотронувшись пальцами до ожерелья, которое заворожило ее.

— Да, не правда ли? Оно римское. Говорят, Цезарь велел изготовить его для Клеопатры, когда она была в Риме.

— А как оно оказалось у принца ди Стильяно?

— Оно веками переходило из поколения в поколение в семье Карафа. Наш предок был одним из преторианцев, входивших в стражу Цезаря. Согласно семейной легенде, он находился в Египте в то время, когда умерла Клеопатра, — Фабрицио провел пальцами по ожерелью. Свет свечи отбрасывал на щеку тень от его черных ресниц. — Стражники захватили несколько ее вещей. Они поделили награбленное, бросив жребий, и ожерелье досталось моему предку. — Он пожал плечами. — Мы не знаем, так ли это, но это чудесная история, и мне хочется ей верить. — Он не отводил взгляда от шеи Марии. — Мне нравится воображать, как Цезарь надевает его Клеопатре.

Он вложил в эти слова такой интимный смысл, что Мария отступила назад, хотя ей безумно хотелось шагнуть к Фабрицио и положить ему голову на плечо. Ей вспомнилось, как у гроба Беатриче он поднял ее на руки, утешал и нашептывал нежные слова, и ей захотелось снова пережить эти ощущения.

— Я действительно сердилась на вас прежде, — сказала она. — И знаете, почему?

— Нет. Скажите мне.

— Потому что ваши слова показались мне неискренними. Мне не нравятся традиционные заверения в чьей-то надежности. Скажу прямо, что не доверяю вам. Хотя, возможно, вы действительно не хотите причинить мне вред, я ни на минуту не поверю, что вы считаете меня своей родственницей, и потом я всегда помню о вашей репутации соблазнителя женщин.

— Именно поэтому вы меня избегаете?

— Да. Я невысокого мнения о подобных мужчинах.

— У меня действительно было несколько романов в начале брака. Я это не отрицаю. Да и бессмысленно было бы отрицать, ведь праздные сплетники Неаполя с наслаждением раззвонили о моих победах — так они это называли. Но это было давно, Мария. Уже более двух лет я люблю одну-единственную женщину, а поскольку все остальные для меня — лишь скучное отражение ее великолепия, у меня нет к ним ни малейшего интереса.

— И эта женщина — ваша жена? — Мария тотчас почувствовала, что сказала глупость.

— Нет, Мария. Я думаю, вам хорошо известно, что я не люблю свою жену. Теперь уже вы неискренни. Вот видите? Мы ведем разговор, и фальшь проникает в него, незаметная для того, кто говорит. Но слушающий сразу чувствует ее. Однако не будем пререкаться. Я больше не буду оскорблять ваш слух лицемерными заверениями. Позвольте вместо этого предложить вам испытать удивительное ощущение: надеть на шею ожерелье Клеопатры.

Фабрицио взял его со стола и протянул ей.

— Вы думаете, ни одна женщина не сможет отказаться от такого предложения?

— Вы можете отказаться, если захотите.

Мария долго смотрела на ожерелье. Оно говорило с ней: веками я не касалось кожи красивой женщины. Я холодное. Согрей меня — пусть всего на минуту.

Мария перевела взгляд на Фабрицио, который наблюдал за ней с легкой улыбкой, но в его глазах, которые так нравились ей, читалась неуверенность.

Она протянула руку:

— Я надену его. А вы можете застегнуть.

Ожерелье было очень холодным. Она вздрогнула, когда Фабрицио ловко застегнул его, и невольно подумала о том, скольких женщин он приводил сюда, чтобы примерить этот подарок Цезаря легендарной царице.

Фабрицио перенес канделябр на другой стол, рядом с большим овальным зеркалом.

— Идите сюда, Мария, посмотрите на себя.

Она стояла перед зеркалом, разглядывая бледную женщину в черном, теперь в ярком оживляющем сиянии лучей от золотого ожерелья.

— Солнце наносит визит Диане, — поэтически прокомментировал Фабрицио. — Поскольку ожерелье с вами разговаривает, почему бы вам не попросить его ответить на вопрос, который у вас на уме?

— А что у меня на уме?

— Вы хотите знать, застегивал ли я его на шее других женщин?

Он встал за спиной у Марии, и теперь они оба отражались в зеркале. Их взгляды встретились. Его лицо в янтарном свете свечи было таким прекрасным, что даже казалось, оно вот-вот растает, как видение. Мария опустила глаза.

— Я прав? — спросил Фабрицио.