Раху - Грегор Самаров Страница 68

На следующее утро, по обыкновению, явился сэр Элия почтительно спросить, не изменили ли бегум свое решение, и с глубоким сочувствием выразил сожаление, что уплата требуемой суммы из доходов обязывает к ограничениям по содержанию двора. Так продолжалось несколько дней. Обед с каждым разом становился скромнее предыдущего, но наконец лишения превысили силы избалованных женщин. Фарад-эс-Салтанех, привыкшая к питательной обильной пище, страшно исхудала и с трудом поднималась с дивана, Валие еще держалась, но ее красивое старческое лицо поблекло и осунулось, и она с усилием сохраняла гордое, повелительное выражение лица, перед которым даже сэр Элия склонял голову. Молодые придворные дамы бродили как тени слабой, неуверенной походкой, их щеки ввалились, глаза смотрели вяло и равнодушно, вся свежесть их вида пропала, создавая впечатление, что их подтачивает изнурительная болезнь.

Через несколько дней, когда сэр Импей явился с обычным вопросом, Валие спросила его:

— Скажите, сэр, долго ли будет продолжаться ваша недостойная комедия? Моя жизнь кончается, мне безразлично: умереть от старости и слабости или от голода, но моя дочь и наши служанки не могут больше выносить голода, которому вы подвергаете нас вопреки всем божеским и человеческим законам.

— Я бесконечно сожалею, что должен подвергать лишениям ваши высочества, — отвечал Импей, — но я обязан собирать из доходов штрафную сумму и могу только остаток предоставлять на содержание двора.

— Я больше не вынесу… я умираю! — вскричала Фарад.

Фаница и Ради-Мана в изнеможении сидели у ног своих повелительниц и кидали умоляющие взоры на Импея.

— А если б я сама предоставила средства, чтобы спасти несчастных от голодной смерти? — с видимой внутренней борьбой спросила Валие.

— Приказание вашего высочества будет немедленно исполнено, как только вы дадите возможность поварам располагать достаточным количеством продуктов.

На лице Валие отражалась борьба гордости с состраданием, но, посмотрев на беспомощно лежавшую Фарад, она уступила состраданию.

— А сколько я должна заплатить, чтобы готовили достаточное количество пищи? — спросила она.

— Я думаю, что ста тысяч фунтов будет достаточно, — сказал Импей. — И если вы дадите чек на Калькуттский банк, подписанный вашими высочествами, то тяжелое положение с провизией будет немедленно устранено.

Валие взглядом дала приказание, тотчас же ей подали письменные принадлежности, и она подписала свое имя на распоряжении, написанном Импеем. Фарад сделала то же самое, и верховный судья, удостоверив их подписи, поспешно удалился. Через час несчастные женщины вкушали роскошный обед. Даже Валие при всей своей сдержанности не скрывала радости.

Но радость длилась недолго. На другой день опять подали почти пустые блюда…

Бегум опять подписали чек на сто тысяч фунтов, и вновь появился роскошный обед. Десять раз с более или менее продолжительными промежутками повторялась одна и та же сцена, и наконец Валие не сдержалась:

— Вы говорили о миллионе фунтов в виде штрафа, — обратилась она к Импею, — за тех неизвестных, которые будто бы от нашего имени приняли участие в мятеже в Бенаресе. Вся сумма уплачена, а недостойное вымогательство продолжается.

Сэр Элия пожал плечами.

— Если б вашим высочествам угодно было тогда же подчиниться необходимости и воле короля Асафа-ул-Даулы, то взыскание ограничилось бы миллионом, но у нас скопилось много расходов по управлению имениями, и теперь для полного расчета потребуется еще двести тысяч фунтов.

— Так как грабежу не предвидится конца, то мы лучше умрем, чем будем терпеть подобное беззаконие, — со сверкающими глазами крикнула Валие.

Но голод оказал свое действие, и чек на последние двести тысяч фунтов был подписан княгинями. Подписывая бумагу, Валие призвала гнев Божий на губернатора, на верховного судью и на весь английский народ. Сэр Элия выслушал ее причитания, почтительно склонив голову, но он плохо верил в действенность проклятий, а если б и верил, не смутился бы, проникнутый высокими целями Гастингса. Тяжелые лишения, даже смерть двух индусских княгинь казалась ему мелочью в сравнении со стремлением завоевать целую страну для Англии.

Асаф-ул-Даула, невзирая на празднества, которые он устраивал частью для гостя, частью для себя, находился в крайнем волнении. Несмотря на глубокую тайну, окружавшую события в Байзабаде, молва разнесла их в народе и, как всегда бывает, они приняли преувеличенные размеры. На улицах Байзабада царила мертвая тишина, но все, знатные и нищие, стремились в мечети молить Бога и пророка о наказании преступления, содеянного против княгинь, которых теперь окружал ореол мученичества, возбуждая давно назревшую ненависть азиатов к англичанам. Индусы одинаково негодовали, несмотря на рознь, существовавшую между ними и магометанами, потому что и они страдали от унизительного владычества. В Лукнове негодование выражалось сильнее, чем в Байзабаде: тут тоже все стремились в мечети. Даже туземные солдаты набоба возмущались вымогательством и насилием над родной матерью и бабкой, считая их тяжелыми, преступлениями, навлекающими гнев неба на правителя и весь народ.

Как раз в это время пришло сообщение от Импея, что миллион двести тысяч фунтов уплачены чеками княгинь на Калькуттский банк. Гастингс радовался: он достиг, чего хотел, мог удовлетворить требование директоров в Лондоне, упрочив в Аудэ власть Англии. Он послал в Байзабад приказ освободить обоих сановников и передать им снова управление казной княгинь, но запрещение, наложенное на имения, он не разрешил снимать, только приказал часть доходов выдавать дворцовому управлению после покрытия судебных издержек. Такое распоряжение походило на конфискацию имений и тоже значительно увеличивало ежегодные доходы компании. Гастингс дал и набобу разрешение вернуться в Лукнов. Он простился с ним перед фронтом английского войска, оказав королевские почести, а набоб в глазах всего народа относился к нему как к своему повелителю. Гастингс остался еще на некоторое время в крепости. Он не хотел официально иметь ничего общего с вымогательством штрафа, чтобы вся злоба падала исключительно на набоба.

Магомед-Вахиду и Бабуру-Али потребовался немалый срок, чтобы залечить раны. Когда сэр Импей получил приказ об освобождении сановников и о возвращении их на прежние должности, он сам вошел в их тюрьму. Даже он, безжалостно приносивший в жертву каждого ради великой цели Гастингса, испугался представившегося ему зрелища. Бодрые благообразные старики стали неузнаваемы: глаза их ввалились, одежда порвалась, белые бороды висели клочьями, лица помертвели, ноги и руки изуродованы и стерты кандалами, а когда они подняли головы, в их безжизненных глазах выразился такой страх, точно они не ожидали ничего, кроме новых пыток. Мистер Раутон, сопровождавший верховного судью, отвернулся, караульный офицер судорожно сжал кулаки и закусил губы, только Амшад и Нагар стояли спокойно и безучастно, готовые подвергнуть свои жертвы новым истязаниям. Импей почтительно поклонился:

— Я пришел, уважаемые визири, дать вам свободу. Их высочества, признавая неизбежность и правильность решения суда, уплатили штраф, поэтому я больше не имею ни права, ни надобности ограничивать вашу свободу, к чему, к сожалению, меня вынуждал долг. И его высочество набоб отменил свое приказание, поэтому вы свободны и вам возвращаются должности и почет, который вы заслужили вашей мудростью и благородством.