Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская Страница 68

– Да что ты! Совсем бы окоченела, – отвечала Пичуга, забираясь в повозку. – У бобылки здешней обреталась. – Она недовольно сморщила остренький синий нос. – Спозаранку к заставе выбежала – боялась упустить, а вы припозднились.

Пичуга говорила с такой уверенной напористостью, что Анна, вместо того чтобы рассердиться, почувствовала себя виноватой: бедная девка едва не окоченела, дожидаючись, да ещё ночевала у какой-то нечистоплотной старухи… Сенная девушка, видимо, испытала подобное чувство, потому что протянула сказительнице свою грелку. Та приняла её как бы между прочим, как бы даже не поняв, что с ней делятся теплом, отрывая его у себя, устроилась в ногах Анны и, повертевшись немного, сказала:

– Можно ехать!

– Трогай! – крикнула обескураженная Анна. Обоз двинулся.

Под скрип полозьев Пичуга начала рассказывать о своих московских злоключениях. К великой княгине Марии Ярославне, оказалось, она не попала только потому, что той нынче не до сказок – в монастырь собралась. О намерении Марии Ярославны поведала как о новости, пока известной только ей одной, и очень развеселила Анну и её девушку. Они засмеялись, Пичуга не поняла почему, но на всякий случай надулась. Потом сказала, что и Софьей Фоминичной не была принята: та ещё не осмотрелась в Кремле, не узнала, кто друг ей, кто враг. Возможно, и сделала бы для молодой сказительницы исключение, да греки окружают царевну – через них не пробиться. Невежественные греки – страх! Не знают, кто такие сказители, как их, сказителей, чтят на Руси. Да и у неё самой сомнения появились, стоит ли с царевной дело иметь: говорят, она ханжа. И нахальная сказительница тут же спросила, какое впечатление новая великая княгиня произвела на Анну. Анна не удостоила её ответа. Не узнав о Софье ничего нового, Пичуга заговорила о московских сказителях – все барыги и пьяницы, знакомство поддерживать с ними ей нет нужды: мелко плавают – перед голытьбой кабацкой выступают, в кружалах глотку дерут – вот до чего опустились.

– Да, по правде говоря, – заключила она, – настоящему сказителю, сочинителю, нечего делать в Москве: в ней, как и в Переяславле, книги всё ещё переписывают. А сказителю от продажи ничего не идёт. Поневоле в кабаках приходится деньги искать. Для порядочной женщины такое неприлично.

Она немного передохнула и заключила печально:

– Надо к иноземцам подаваться – там книги печатают.

И опять, услышав о печатании книг, Анна постеснялась спросить, что же это значит. А сказительница говорила уже о том, что поездку всё же не считает неудачной – судьба свела её с влиятельным и добрым человеком, жаль, в годах уже он, дьяк Курицын.

– Кто, кто? – стряхнула дремоту Анна. – Фёдор Курицын? Так он же ровесник великого князя или даже года на два его моложе.

– Я и говорю, что в годах, – спокойно отмела Пичуга княгинину поправку и перешла к каким-то подробностям знакомства с дьяком. Анна её не останавливала и не слушала, вспоминала Фёдора Курицына, каким знала его в детстве.

Фёдор был наперсником Ивана и Юрия. Попал в княжеский терем случайно, отроком, из какой-то небогатой и незнатной семьи. Привёл его дядька Ивана, чтобы он был примером княжичам в учёбе. Смышлён оказался парнишка не по годам, все науки схватывал на лету, проявил большие способности к чужим языкам, так что его сделали толмачом при Иване. За способности к языку Иван прозвал его скворцом. Был у них тогда учёный скворец, верещал по утрам дядькиным голосом: «Вставайте, бездельники!» – или мяукал, передразнивал старого кота… Других прозвищ у Фёдора не было. Проще было бы дразнить его петухом или курицей, пробовали, да только он на это не обижался. Прозвище такое носил какой-то его предок, от него и фамилия пошла. Фёдор ею очень гордился, говорил, что она древняя и куда знатней тех, что происходят от имён. Однажды княжичи даже поколотили его за это зазнайство, а Анна побежала к отцу выяснять, правда ли, что у князей нет фамилий, и прозываются они по уделам – Можайский, скажем, Волоколамский, Московский.

– Фамилии нужны людям незнатным, – сказал великий князь, – чтобы не путать их при разных сделках – сколько таких Фёдоров, без роду и племени на Руси! – вот и добавляют к их именам прозвища, передаются потом эти прозвища по наследству вместе с нехитрой убогой худобой. Князю достаточно одного имени. А название удела указывает не на княжеский род, а на то, чем этот князь владеет.

– Но бабушку все называют Голтеевой, – Анну не удовлетворило объяснение, – и ребята говорили, что мы то ли Захарьины, то ли Кошкины…

– Рюриковичи мы! – сказал великий князь гордо. – Рюриковичи, запомни, и оставим этот разговор – ты мне мешаешь.

Она послушно отошла (дело было в саду) и, направляясь назад к терему, размышляла, чему могла помешать, ведь отец ничего не делал, просто сидел на любимой дерновой скамейке. Теперь, вспоминая, поняла: он думал, но именно это важное занятие и дети, и взрослые принимают за безделье, не стесняются прерывать его. Она думала, а Пичуга продолжала болтать, не помышляя, что мешает.

Анна прислушалась: сказительница говорила, что Фёдор Курицын горазд сочинять разные истории, но времени у него мало, чтобы все их записывать. Он подарил ей несколько историй, чтобы она сделала с ними, что захочет: прибавила что-нибудь (убавить в них нечего), переиначила, записала, если грамоту знает, и не указывала его имени. Не хочет, чтобы великий князь узнал, что его дьяк сочиняет всякие пустяки. Великий князь и в молодые годы не поощрял его сочинительства, к тому же в сочинениях этих может усмотреть и некий намёк.

«А ведь девка не выдумывает, – решила Анна, – Фёдор в отрочестве рассказывал всякие сказки, собирал вокруг себя по вечерам дворню, даже матынька любила его слушать. Но какая чудная эта сочинительница – ей вроде бы и невдомёк, что рассказом своим предаёт дьяка». Анна попыталась представить его и не смогла; лет десять они не виделись, и она вспоминать бы его не стала, если бы не Пичуга. И сейчас разговора не прекратила только затем, чтобы чем-то заполнить дорожную скуку.

А Пичуга уже принялась рассказывать о греческой веры христианине, воеводе, именем Дракула, правившим лет десять назад в Мутьянской земле.

– К грозному князю-воеводе именем Дракула-цепеш (то есть прозвищем Дьявол-Сажатель на кол) пришли турецкие послы. Ну, как к нашим князьям ордынцы приходят, – говорила она. – Пришли, важные, высокомерные, и не сняли перед грозным князем шапки. Объявили, издеваясь, что обычай не велит им головы обнажать. Снявши капы перед чужим князем, иноверцем, они, забывшись, вдруг снимут их и перед своим пашой или того хуже – забудут надеть.

«Не беда! – сказал грозный князь Влад Дракула-цепеш. – Я позабочусь, чтобы не произошло этого!» – и приказал прибить капы гвоздями к головам послов.

– Молодец воевода! – Анна засмеялась. – Следовало бы и нам так проучить ордынцев – не спешат и они ломать шапки перед нашими князьями. Ну что там дальше было?

Четыре дня пересказывала Пичуга историю Дракула-цепеша, услышанную от Курицына, хотя в его передаче она заняла не более четверти часа.