Слабости сильной женщины - Анна Берсенева Страница 7

Идти обычно было некуда, разве что в кино. За несколько месяцев Лера пересмотрела, кажется, все фильмы, идущие в кинотеатрах Москвы, а некоторые даже по два раза – если не хотелось идти далеко и приходилось довольствоваться ближайшим теплым помещением, не обращая внимания на то, что фильм уже знаком.

Но сегодня день был особенный, и по самой простой причине: мама должна была уйти к своей двоюродной сестре на католическое Рождество. Тетя Кира была замужем за поляком, Рождество всегда отмечалось в их доме, и уже стало традицией приглашать всех родственников именно в этот день.

В детстве Лера тоже ходила к тете Кире и дяде Штефану, но, когда выросла, ей стало скучно подолгу сидеть за столом, вспоминать умершую родню, пить домашнюю наливку. Да еще потом ложиться спать в чужом доме, потому что возвращаться уже поздно.

– Ничего, коханая племянница, – посмеивался дядя Штефан, когда она по телефону извинялась, что опять не может прийти. – Ты молоденькая, тебе сейчас кажется, что счастье все где-то та-ам, а дома одна скука!.. В другой раз придешь, мы тебе всегда рады.

Поэтому тети-Кирино Рождество давно уже проходило для Леры незаметно.

Но в этом году она ждала его с нетерпением.

Лерина мама была такой домоседкой, что даже поход в театр являлся для нее огромным событием, да и здоровье не очень-то позволяло ей ходить далеко. А уж выход к Кире был единственным выходом из дому на два дня.

– Мам, мы с однокурсниками у меня Рождество будем праздновать, – сказала Лера накануне.

– Католическое Рождество? – удивилась Надежда Сергеевна. – Почему?

– Да так, – пожала плечами Лера. – В Европе католическое празднуют, ну и мы тоже.

Лере хотелось, чтобы мама знала: в этот вечер она будет дома не одна, лучше не торопиться с возвращением. Надежда Сергеевна была тактична до невозможности, можно было не сомневаться: прежде чем вернуться домой, она раз пять предупредит об этом по телефону.

– Костя, – сказала Лера, когда они вышли наконец из вестибюля биофака на улицу. – По-моему, сегодня такой дикий холод, что мы просто замерзнем, как перелетные птицы.

– Перелетные птицы не замерзают, – объяснил Костя. – Они ведь на юг улетают.

– Я бы тоже не против – на юг. Но за неимением крыльев я хочу тебя пригласить поближе – к себе домой, – сказала Лера.

Она тут же заметила, что Костя смутился, опустил глаза.

– Но… Я не знаю, Лерочка, разве это удобно? Ты хочешь, чтобы я познакомился с твоей мамой?

– А ты не хочешь?

– Нет, почему же…

– Моя мама – кристальный человек, – объяснила Лера. – Ее стесняться незачем даже такому юноше, как ты. Но сегодня ее все равно не будет, она к сестре поехала.

Костя приехал в Москву из Калуги и жил в общежитии – здесь же, в университетском корпусе на Ленгорах. Лера долго не могла привыкнуть, что в этой монументальной сталинской высотке можно жить: как-то не сочеталась ее торжественная внешность с кроватями и кастрюльками.

Лера была у Кости в комнате только однажды, да и то минут пятнадцать: зашли за чем-то по дороге с занятий. Хотя Леру трудно было напугать вахтершами, но их подозрительные взгляды все-таки были ей неприятны. Да и комната на четверых, все время кто-нибудь что-нибудь учит, или ест, или спит, или пьяный.

«Разве это дом? – подумала она тогда. – То есть, может, кому-то и ничего, даже и мне, пожалуй, было бы ничего, но вот Косте…»

Приглашая Костю домой, да еще сообщая, что они будут одни, Лера ни на секунду даже не подумала о том, как это может выглядеть в его глазах, что он может о ней подумать, услышав такое откровенное предложение. Она действительно просто радовалась тому, что не придется сегодня бродить по холодным улицам, смотреть опротивевшие фильмы.

Они совсем разные были с Костей, но оба довольно наивные, без задних мыслей. Хотя вообще-то Лере так нравилось целоваться на каждом перекрестке, что уже хотелось наконец, чтобы никто не мельтешил при этом вокруг.

Косте понравился их двор. Да Лера и показывала его с гордостью, как главную достопримечательность Москвы; для нее так оно и было.

– Мы гуляли по Неглинной, – напомнила она. – Заходили на бульвар, нам купили синий-синий, презеленый красный шар. Вот я и живу на Неглинной, нравится?

– Нравится, – согласился Костя. – Здесь, по-моему, настоящая Москва, старинная.

– Ну, не такая уж и старинная, – возразила Лера. – Все давно перемешалось – и люди, и годы. У нас тут на некрополь не очень похоже, очень живой подобрался народ. Даже слишком – один «Узбекистан» чего стоит.

Ресторан «Узбекистан», отделенный от Лериного дома полоской бульвара, был тем еще местечком. Здесь собирались люди «с уголовным прошлым», как говорила Лерина мама.

«И с настоящим», – добавляла Лера – не вслух, чтобы не нервировать Надежду Сергеевну.

Если бы не негласный закон – местных не трогать, – который действовал на этой территории, здесь и ходить было бы небезопасно по вечерам, мимо мрачноватых личностей, в любую погоду тусующихся возле «Узбекистана».

Но благодаря этому закону, да еще неизменной солидарности, царившей в их дворе, Лера с детства привыкла никого не бояться – и на всю жизнь была благодарна и двору своему, и соседям.

У них никто ничего не боялся, сколько раз она в этом убеждалась. И хотя до сих пор Лерина жизнь не требовала от нее какого-то особенного бесстрашия – все равно она всегда словно поддержку чувствовала, словно похлопывание по плечу: не трусь, мы с тобой!

Ей так много всего надо было рассказать Косте! Но как можно рассказать обо всем? О том, как прошло ее детство – здесь, на этих улицах – разве об этом можно рассказать по-настоящему?

Как они однажды пошли с мамой в Сандуны – Лере было тогда десять лет – и мама показала ей великую балерину Семенову. Та делала маникюр у миниатюрной интеллигентной старушки Киры Сергеевны, дворянки, которую судьба сделала маникюршей в Сандунах. И мама рассказывала потом Лере, что Семенова всегда накладывает только один слой лака: говорит, иначе ей тяжело будет танцевать…

Невозможно было рассказать обо всем этом – обо всей своей жизни, в которой то и дело, посреди обыденных дней, возникало что-нибудь такое, совершенно необычное, как тяжесть прозрачного лака на пальцах балерины.

А так хотелось, чтобы Костя знал теперь обо всем…

Они прошли через арку, повернули налево, к подъезду.

– Здесь Сандуны рядом, – рассказывала Лера по дороге. – И вообще все рядом – Кузнецкий, Сретенка. Моя школа на Сретенке, я тебе рассказывала?

– Нет еще, кажется…

Костя казался каким-то смущенным, притихшим. Правда, он никогда и не был шумным или говорливым, но сейчас, пересекая рядом с Лерой ее двор, и вовсе стушевался. Даже оглядывался как-то испуганно, словно боялся встретить кого-нибудь.