Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина Страница 7

Юрик сразу сказал: «Поезжай!» Ему для престижа очень подходило — жена профессор, преподает в американском университете. •

А то! Это вам не бахчи окучивать, при случае можно ввернуть коллегам и начальству: «Трудно, конечно, одному, скучаю, а куда деваться, жена преподает в Америке, она же специалист международного уровня! Перезваниваемся каждый день, но все равно очень тяжело — она там, я здесь! Вот, стараюсь подольше на работе задерживаться, дома без нее неуютно!» или что-то в этом духе. Лучшей рекламы своей значимости и состоятельности чиновнику не найти.

Университет снял для Маши премиленькую квартирку, из окон которой были видны океан, песчаный пляж и пальмы.

Когда ее встретили, привезли из аэропорта, разместили, вручили расписание лекций и объяснили, что у нее два дня для отдыха, адаптации, акклиматизации и бытового устройства, после которых она должна прийти на кафедру познакомиться с коллективом, представиться начальству и решить все организационные вопросы, Мария Владимировна не поверила!

Как это два дня отдыха? Совсем-совсем отдыха?

Так не бывает?!

И не стала она адаптироваться, акклиматизироваться и налаживать быт, а рухнула на огромную кровать и проспала пятнадцать часов подряд.

Первый раз за десять лет!

Проснулась и ни черта не смогла сообразить: где она, что с ней, в каком измерении, ночь или утро на дворе?

А вернувшись к реальности, пошла на улицу — бродить, любоваться океаном и ни о чем не думать.

Целый месяц Машка почти не выходила из дому — на работу, в магазин за продуктами, в прачечную, в кафешку за углом, если было лень готовить, — и спать, спать, спать!-

Какой пляж! Какие пальмы и песок?!

Обнаружилось, что ей не надо ничего защищать-отстаивать, печатать-сдавать, готовиться-изучать, а также: мыть, стирать, убирать, таскать пудовые сумки с продуктами и готовить еду, выслушивать снисходительные нравоучения мужа и улыбаться, пропуская мимо сознания от нечеловеческой усталости и неспособности осмыслить какую-либо еще информацию, кроме научной, и прочая, прочая...

Мария Владимировна обожала свою работу, читала лекции так увлеченно, с таким искрометным энтузиазмом, сама получая удовольствие от того, о чем рассказывала, что американские студенты заслушивались, и в аудитории стояла звенящая тишина. Звенящая от Машиного голоса!

Впрочем, русские студенты в Москве слушали ее так же, как и здешние.

Она загоралась интересом, с головой уходя в статьи или научные работы, которые писала всегда, а здесь, в Америке, нечаянной радостью злруг обнаружилось, что можно не тбропиться, неспешно делать свою работу и почитывать статьи в научных журналах не бегом и не наскоком, запоминая материал на ходу, а размеренно, откладывая, если хотела, на свободное время, которого оказалось целый океан, такой же, как зилнеющийся из ее окон.

И спала, спала, спала!

Десять лет — вот ей-богу, десять! — она спала по два-три часа в сутки, если повезет — по четыре.

Она жила, только когда работала, и какой-то защитный механизм внутри ее отключил эмоции, осознание всего, что было не работой, не наукой. Или она отупела от перегрузок?

Первый месяц она приходила из университета, печатала немного, в удовольствие, читала в удовольствие и спала часов по десять—двенадцать. Прямо в восемь вечера ложилась и спала ло утра!

А когда выспалась, наконец наверстав годы недосыпа, начала соображать.

И пошла на пляж, и плавала в океане, и поближе познакомилась с коллегами, пригласив их в уютный барчик, и повинилась — уж извините, что не сразу. Но последние годы так много работала, что отсыпалась!

Да, да! — кивали они понимающе, сверкая белозубыми американскими улыбками.

Еще бы!

В тридцать четыре года — профессор, мировое имя, изданные книги, не счесть статей, лекции, семинары, конференции, археологические экспедиции, заслуженный авторитет, и муж, и семья, и тонкая-звонкая, и выглядит как девушка.

— Вы на диете? Такая стройная и так молодо выглядите!

Да, кивала Маша, ничего не поясняя. А что им объяснишь?

— Вы занимаетесь спортом? И когда только время находите? Как вам это удается?

Да запросто! Не спать, не жрать, забывая, когда ела последний раз: сегодня или уже вчера? Вечно недовольный поучающий муж, летний «отдых» на полевых раскопках, с туалетом в степи и водой, которая скрипит песком на зубах. А для стимула интриги коллег, недовольных таким быстрым продвижением «выскочки», и сплетни, и завалы на защите, необоснованные, глупые, и провокации, и...

Что им объяснишь? Ну как же — конечно на диете! С элементами любимой вашей развлеку-хи — спортом, бегом за вечной молодостью!

О, они понимают! И прощают задержку дружеской вечеринки по мере американской широты души.

Однажды Маша проснулась утром, осознала, что счастлива, и никак не могла понять, почему, откуда это переполняющее чувство грянуло?

Крутила его, смаковала так и эдак, заснула с ним, проснулась на следующий день... и пристраивала звенящую радость к своему сознанию, и улыбалась несколько дней подряд, и во сне живя с этим чувством.

А через пару дней поняла, слава тебе господи!

Она была сво-бо-дна!!!

Давным-давно не была, с незапамятных времен, а тут вдруг стала!

Она дня три проносила это чувство в себе, смакуя, наслаждаясь, не позволяя, по своей профессорской наукообразной привычке, подвергать все анализу, препарируя до атомов, внедряться в это чувство, новое мироощущение себя. А когда свыклась, сжилась с ним, позволила мозгам поработать.

В двадцать четыре года она защитила кандидатскую диссертацию. И не заметила, как защитила. Не ела, не спала, не была — наткнулась на странность, сделала открытие и так его обмусоливала, смаковала, перепроверяла сотни раз, стыковала в свете этого открытия ранние данные, доказывая себе самой, а по ходу дела и научному сообществу верность фактов. А на защите улыбалась все время, рассылая серебристых зайчиков из глаз по аудитории: так ей хотелось рассказать, поделиться открытием!

И защитилась с блеском, заимев кучу врагов, обозначивших ее на долгие годы как «малолетнюю выскочку», и одного союзника, недосягаемого для недоброжелателей, — академика Кирилла Павловича Янсона, восхитившегося ее работой и порадовавшегося за нее.

И Машка ринулась дальше! С головой ухнув в любимое детище, повизгивая внутренне от радости!

Какие там есть-спать, любови-моркови, встречи-расставания, бытовые проблемы!

Потом все это!

А потом свалилось горе.

За четыре года ушли все.

Сначала бабушка Полина Андреевна в Севастополе, и они ездили хоронить ее всей семьей, затем, через год, заболела мама.