Кречет - Жюльетта Бенцони Страница 7

Она вздрогнула, взглянув на секунду своими темными глазами в голубые глаза Жиля, затем строго посмотрела на его мокрую руку и сказала, не подав ему своей:

— Вы неловки, как обычно, я вижу!

— Да упокоятся с миром души усопших, — прошептал он, с ужасом чувствуя, что его голос дрожит.

Жюдит не ответила. Стоя неподвижно в двух шагах от него, она разглядывала его с оскорбительным вниманием, а ее спутница, явно довольная происшествием, что-то шептала ей на ухо.

— Аминь! — наконец произнесла она. — Однако мирное упокоение усопших вовсе не разрешает вам предлагать мне святую воду! Я прошу тебя, Азенора, прекрати приставать ко мне, чтобы я представила тебе этого мальчика! — добавила она с живостью, обратившись к своей подруге. — Девушку из хорошего дома не знакомят с первым встречным! Что же касается вас, сударь, то я, кажется, уже говорила вам, что я вовсе не хочу, чтобы вы вспоминали мое имя! А тем более меня саму!

— Но кто же он такой, в конце концов? — продолжала настаивать юная Азенора, явно не способная сдержать свое любопытство. — Я его никогда не видела!

— Это не важно! Но если ты и впрямь хочешь знать, то это Жиль Гоэло — будущий сельский кюре. Пойдем же! Не хватало только опоздать к началу шествия…

С этими словами она ушла в серые сумерки, сопровождаемая последними звуками органа.

Жиль потом не мог припомнить, долго ли он стоял подле чаши со святой водой, как будто примерзший к холодным плитам, по которым ветер и дождь гоняли пожухлые листья. Он так и не опустил руку, раздавленный ее презрением, чувствуя свинцовую тяжесть в груди…

Он оставался бы там, быть может, до Судного дня, но колокольный звон и тоненькие детские голоса, запевшие хорал, вывели его из оцепенения.

Он увидел, как процессия начала двигаться в его направлении из глубины церкви, большой серебряный крест приближался, медленно покачиваясь на голубом фоне хоругвей, он увидел вблизи себя священников с сумрачными лицами, одетых в траурные одежды. Что-то собралось комком у него в горле, что-то такое, чего он не знал раньше, может быть страх. Ему казалось, что в церкви хоронят его жизнь и надежды, напомнив о предначертанной судьбе.

«Будущий сельский кюре!.. Будущий сельский кюре!..»

Презрительный голос наполнял его уши, заглушая звон колокола, хоровое пение и звуки органа. Словно охваченный паническим страхом, он выбежал из церкви, расталкивая людей, ожидавших начала процессии около обнесенных оградой могил при церкви, и исчез в ноябрьском тумане, миновав отлогий склон, ведущий к реке.

Добравшись до дома, он застал Розенну, накрывавшую стол белой скатертью, чтобы поставить сидр, блины и кислое молоко, предназначенные умершим, которые этой ночью получают возможность возвратиться на землю в свои прежние жилища. Однако он не обратил на старуху никакого внимания.

Подбежав к сундуку, где хранилась его одежда, он вытащил из него все свои вещи и принялся набивать ими старый матросский мешок такими резкими движениями нервно дрожащих рук, что старуха забеспокоилась.

— Благослови тебя Святая Анна! Что ты делаешь, малыш? Разве ты уходишь?

— Да… Я ухожу… Сейчас же… Мне нужно уйти отсюда, вернуться в коллеж…

— К чему такая спешка? Ведь дилижанс отправится в Ванн только завтра! Да и твоя мать, она…

Жиль обнял Розенну за плечи, расцеловал ее морщинистые щеки, сбив при этом назад ее муслиновый чепец.

— Скажи ей за меня «прощай». Скажи… что я напишу! К тому же ей это безразлично. Я дойду до побережья, а через три часа поднимется прилив, и я уж найду какое-нибудь судно, которое доставит меня в Ванн! Благослови тебя Господь, моя Розенна!

Внезапно она испугалась его прерывистого голоса, бледного, осунувшегося лица, в котором в эту минуту не оставалось почти ничего детского.

Обхватив Жиля обеими руками, Розенна попыталась удержать юношу.

— Жиль! Мой малыш… Ты действительно едешь в Ванн? Поклянись!

Он сухо, коротко рассмеялся, смех его был таким печальным, что ей захотелось заплакать.

— Да, я еду в Ванн! Куда же еще! Нужно ехать в коллеж, продолжать учиться. Разве в один прекрасный день я не должен стать деревенским кюре? Как же я могу не торопиться, когда меня ожидает такое блестящее будущее.

С этими словами Жиль осторожно высвободился из объятий старой служанки и выбежал из дома. Дверь захлопнулась за ним с глухим стуком.

У Розенны подкосились ноги, и она присела на скамью, прислушиваясь к стуку торопливых шагов мальчика за окном, мальчика, которого она любила как своего собственного сына, а может, и больше, потому что он был выбран ее сердцем.

— Боже мой! — произнесла она. — Не думала я, что это будет так тяжело.

Всю ночь поддерживая огонь, который должен был пылать до наступления утра, чтобы души усопших могли обогреться, Розенна просидела на камне у очага, прислушиваясь к колоколу, который также должен был звонить до утра. От всего сердца эта простая душа молилась о том, чтобы Господь сжалился над Жилем и не послал ему слишком жестоких испытаний.

— Он так еще юн! — повторяла она тихо. — Так юн! Он не вынесет страданий…

Расположенный в предместье Оре, за пределами стен Ванна, коллеж Сент-Ив, основанный когда-то Обществом Иисуса, был не очень-то веселым местом. Вокруг огромного двора, засыпанного гравием и заросшего травой, располагались ветхие строения весьма сурового вида. Из-за того, что они находились ниже уровня самого двора, в дождливые дни туда стекала вся вода, превращая классы в настоящее болото. В одном из углов двора стояла прямоугольная башня, называемая «Барбэн», служившая местом наказания для нарушителей дисциплины. Она выглядела достаточно внушительной, чтобы о ней всегда помнили. Что же касается классных комнат, полы в которых были выложены шаткими каменными плитами, то они были обставлены высокими кафедрами, предохранявшими учителей от воды, и деревянными скамьями, сидевшие на которых ученики держали свои письменные приборы на коленях. В этих комнатах было холодно зимой, а в дождливую погоду, если привратник коллежа забывал бросить на пол охапку соломы, ноги учеников оказывались в воде.

Тут обучали французскому языку, математике, физике, истории, географии в умеренных дозах, а также латыни, но в дозах гораздо более значительных. Дисциплина в коллеже была суровой, внушаемые мысли — ограниченными и очень строго контролируемыми. За то, что однажды Жиль подобрал на улице клочок газеты и засунул его между страниц какой-то книги, ему пришлось перенести 20 ударов плетью, называемой «дисциплина», а также выстоять час на коленях на плитах часовни, читая молитвы.

Ко всему этому Жиль возвратился безо всякой радости, испытывая, однако, странное ощущение безопасности. В этих будто изъеденных проказой стенах Сент-Ива, где звучали напыщенные слова Цицерона или максимы Екклесиаста, соблазнительный образ Жюдит как бы заволакивался дымкой, подобно той, которой были окутаны персонажи легенд. Она будто принадлежала теперь к таинственному миру прудов и деревьев, к миру тех бестелесных существ, чьи легкие тени населяли близлежащий лес Пэнпон, античную Броселианду. Она была феей, увиденной в мечтах, она была Морганой, она была Вивианой… Она не была более живой, реальной Жюдит, и разум юноши начал успокаиваться.