Искушение Анжелики - Анн Голон Страница 7

Левой рукой они держали подпорки, а указательный палец правой касался крючка кремневого затвора. Они продвигались, зажав приклад подмышкой.

Колонна медленно прошла в конец деревни. Там находилась небольшая церковь отца д'Оржеваля.

Это было красивое, деревянное строение, сделанное умелым мастером и окруженное цветущим кустарником.

Говорили, что отец иезуит возвел его собственными руками.

Над главной частью дома возвышалась небольшая башенка, и там еще дрожал серебряный колокол.

В тишине Жоффрей де Пейрак вышел вперед и толкнул дверь.

И тотчас же их ослепил яркий колеблющийся свет. Снопы горящих свечей, вставленных в четыре серебряных торшера с круглыми чашами, сияли, слегка потрескивая и создавая впечатление чьего-то скрытого присутствия. Но внутри не было никого, кроме этих живых свечей нежно-зеленого цвета, изгонявших отовсюду тени.

Торшеры были установлены попарно по обе стороны главного алтаря.

Жоффрей де Пейрак и Анжелика приблизились к нему.

Над их головами блестела ажурная лампа из позолоченного серебра под красным стеклом. В ней было немного масла, где плавал зажженный фитиль.

— Здесь тело и кровь господни, — прошептала Анжелика, крестясь.

Граф снял шляпу и склонил голову. Горящие свечи распространяли тепло и душистый запах.

По сторонам алтаря висели пышные священные мантии и ризы, переливаясь золотом и шелком, с вышитыми ликами ангелов и святых. «Сияющие платья», как называли их индейцы, завидуя святым отцам.

Тут же стояло знамя. Они впервые увидели этот овеянный в бою, покрытый кровью англичан стяг с четырьмя красными сердцами по углам, пересеченный мечом на фоне белого шелка.

Прекрасные священные чаши, покровы, шитые серебром, ковчеги для святых даров были выставлены возле дарохранительницы, над которой возвышался серебряный крест для крестного хода.

Один из ковчегов старинной работы был подарен королевой-матерью. Этот ларец из горного хрусталя украшали шесть золотых полосок, усыпанных жемчугом и рубинами. Говорили, что в нем содержится острие одной из стрел, поразивших святого Себастьяна в III веке.

На каменной плите алтаря был выставлен предмет, который они сперва не смогли рассмотреть.

Приблизившись, они увидели.

Это был мушкет. Прекрасное оружие. Длинный, блестящий, он лежал здесь, как почетный дар.

Как явный вызов.

Оба вздрогнули.

Казалось, они слышали молитву, которую столько раз здесь произносил тот, кому принадлежало это оружие:

«Прими, Господи, во искупление наших грехов кровь, пролитую за Тебя…

Нечистую кровь еретика.

Кровь индейца, принесенного в жертву.

И кровь моих ран, пролитую во имя Тебя. Во имя Твоей вящей славы…

Прими труды и невзгоды войны — войны за Тебя, Господи, за торжество Справедливости, за то, чтобы стереть с лица земли Твоих врагов, уничтожить идолопоклонника, не признающего Тебя, еретика, чернящего Тебя, нечестивца, не ведающего о Тебе. Пусть право жить принадлежит лишь тем, кто служит Тебе. Пусть будет только царство Твое! Пусть славится имя Твое!

Я, Твой слуга, возьму в руки оружие и жизни не пощажу во имя торжества Твоего, ибо только Ты один в помыслах моих».

Они услышали эту страстную и яростную молитву в глубине своих сердец, услышали с такой силой, что Анжелика почувствовала, как неясный страх овладевает ею.

Она понимала «его». Она ясно сознавала, что кроме Бога для этого человека не существовало в мире ничего.

Бороться за свою жизнь?.. Какая насмешка! За свое имущество?.. Какая мелкая суета!

Но умереть во имя Бога! Какая смерть и какая высокая цена!

Кровь крестоносцев, ее предков, волнами поднималась к ее лицу. Она понимала, какой источник возбуждал и утолял поочередно жажду мученичества и самопожертвования у того, кто положил здесь это оружие.

Она представила его себе, склонившего голову, с закрытыми глазами, отрешенного, безразличного к своему жалкому, страдающему телу. Он познал все тяготы войны, усталость битв, изнеможение кровавых схваток, утомляющих руки, которые разят, иссушающих губы, которые не успевают вздохнуть. Он познал радость триумфа, молитв победы и смирение гордыни, оставляющей ангелам и святым заслугу в том, что воины были быстры и отважны.

«Верный слуга Священной войны, мушкет, покойся у ног Царя Царей, дожидаясь своего часа извергать гром в его честь!

Благословенное, святое оружие, благословенное тысячу раз, прекрасный дар во имя Того, Кому ты служишь и Кого защищаешь, будь начеку, внимай молитве, и пусть те, кто созерцает тебя, не возьмут над тобой верх!

Пусть те, кто сегодня смотрит на тебя, уразумеют твой символический смысл и тот вызов, который я бросаю им от твоего имени!..»

Тревога сжала горло Анжелики.

«Это ужасно, — подумала она. — На его стороне — святые и ангелы, а у нас…»

Она бросила смятенный взгляд на человека, который стоял рядом с нею, ее супруга, и ответ уже звучал в ее душе: «На нашей стороне… Любовь и Жизнь…»

На лице Жоффрея де Пейрака — этого искателя приключений, отвергнутого властью, — дрожащий отблеск свечей вызвал выражение горечи и насмешки.

Однако, он был невозмутим. Он не хотел пугать Анжелику, придавать случившемуся точное и мистическое значение. Но он также понял, что означало выставленное оружие.

«Какое грозное предупреждение: между мною и вами навсегда останется лишь борьба на уничтожение!»

Между ним, одиночкой, и ими, баловнями любви, — война… Война до конца.

И, конечно, там, в лесу, прижавшись лбом к земле, он, иезуит, священник-воин видел их в глубине своей души. Видел их, избравших соблазны мира сего, эту супружескую пару, стоящую перед знаком креста, видел такими, какие они есть, соединившими руки в тишине…

Горячая ладонь де Пейрака сжала холодные пальцы Анжелики. Еще раз он склонился перед дарохранительницей, затем медленно отступил. Он увлек ее вон из озаренной свечами, пропитанной ароматами церкви, загадочной и жестокой, таинственной, полной жгучего сиянья.

Снаружи они вынуждены были остановиться, чтобы придти в себя при свете дня, вновь увидеть мир с его белым солнцем, гуденьем насекомых, запахами деревни.

Испанцы продолжали настороженно оглядываться вокруг…

«Где же он? — думала Анжелика. — Где он?»

Она искала его глазами за изгородями и дрожащими, окутанными маревом, деревьями, запорошенными тонким слоем пыли.

Властным жестом граф де Пейрак приказал своему отряду отправляться в обратный путь.