Два зайца, три сосны - Екатерина Вильмонт Страница 7

— Тлетворное, да? — вопила Юлька. — А мнеплевать! Это вы все терпели и шли на заклание как бараны, а я не желаю! Я люблюДика, и мне плевать…

Такие сцены разыгрывались у нас по два раза в день. Конечно,я сочувствовала Юльке! Да, надо сказать, на все эти запреты мы уже не обращаливнимания, в нас уже не было того всеподавляющего страха, как в наших родителях,хотя и они уже, судя по многим знакомым, были не так испуганы, но в нашей семьебыло много репрессированных в сталинские годы, а мамин двоюродный брат Димасидел за Самиздат. И мама панически всего боялась. Она работала в ИнститутеМировой Литературы, занималась Горьким и опасалась даже о нем сказать хоть одноживое слово. Запрещенные книги она не то, что не читала, она даже в руки ихбрать боялась, и категорически запрещала нам. Однажды она нашла у Юльки подматрасом слепую копию романа Оруэлла «1984». Боже мой какой был скандал! Юлькив тот момент не было дома, и мать сожгла рукопись в эмалированном тазу. У неетряслись руки, на лбу выступил пот и стучали зубы. Я была потрясена, и пыталасьотнять у нее стопку тонкой, почти папиросной бумаги с бледно-лиловыми строчками,крича, что она не смеет, это чужое, и тогда она дала мне пощечину. Никогдапрежде она не поднимала на меня руку… Когда Юлька узнала об этом аутодафе, унее была форменная истерика, но вечером, когда мы легли спать, Юлька сказала:

— Знаешь, мне ее даже жалко… Как можно жить с такимстрахом… Ужасно! Мне там, конечно, больше ничего читать не дадут.

Я читала все, что Юлька притаскивала домой. И всегда была наее стороне, у матери был тяжелый характер, она во всем видела происки врагов. Вмолодости она была красива, но с годами лицо приобрело жесткость и даженадменность… Но то, что с ней творилось, когда она узнала о Юлькином романе синостранцем, было похоже на приступ паранойи… Она не спала ночами, никого неподпускала к телефону, и если бы могла, заперла бы Юльку в квартире. Дикприехал на три недели. Роман развивался столь бурно, что он сделал предложениеЮльке уже на девятый день. Скандалы не прекращались, однако, когда до отъездаДика оставалось несколько дней, мать вдруг притихла. Я подумала, что она смирилась.Но внезапно Дик исчез. Оказалось, что его просто выдворили из страны. Уж незнаю, как это произошло, но он улетел. И не по своей воле. Жена композитора стех пор проходила мимо всех нас, даже не здороваясь. Что было с Юлькой — непередать словами. Она кричала матери, что знать ее не хочет, что не может житьв одном доме с доносчицей… Мать только пожимала плечами — мол, она тут не причем… Сказать по правде, я не могла поверить, что она действительно что-тосделала, но однажды спустя несколько лет, когда Юлька ушла из дому, я случайноуслышала разговор матери с дедом, он в чем-то укорял ее и вдруг сказал:

— Я всегда знал, что ты дура, но надеялся, что неподлая, а ты донесла на родную дочь, и это не в сталинские годы, то есть твоейсобственной жизни ничто не угрожало!

Я замерла от ужаса.

А мать закричала:

— Папа, ты просто ничего не понимаешь! Олеська непоступила бы в институт…

— Подумаешь, велика важность, одним бездарнымархитектором было бы меньше в этой несчастной стране! А старшую дочь ты простозагубила. Где она, что с ней, ты хотя бы знаешь?

— Ничего, победствует и вернется. Приползет беременнаяневесть от кого.

— Боже, какое говно я вырастил! — воскликнулдед. — Впрочем, я тебя не растил, твоя обожаемая советская власть меняпосадила, а тебя вырастила законченной сукой!

Дед хлопнул дверью и ушел. Он с женой жил в Одинцове. Ночьюона позвонила в слезах — у деда инфаркт! Из больницы он так и не вышел. Женадеда во всем винила мать… Я тоже. После всего этого жить с ней под одним кровомя просто не могла и поспешила выскочить замуж за друга детства Юрку Мокшанцева.Свадьбы у нас не было, родители Юрки не настаивали, а я просто не хотела, чтобымать присутствовала… Я тогда ненавидела ее, мне было за нее стыдно.

Ночь я почти не спала. И за каким чертом я согласилась наэто идиотское свидание с Миклашевичем в полдевятого утра? Мне сейчас совсем недо него! Я попыталась позвонить ему на мобильный, но абонент был недоступен.Его домашнего телефона я не знала, он, как я слышала, жил теперь за городом.Ничего не попишешь, придется пойти. Никогда в жизни я не ходила на свидания вполдевятого утра! Впрочем, разве это свидание? Черт его знает… Надеюсь, онсразу поймет, что мне не до него… Однако, надо привести себя в божеский вид, чтобыне ударить лицом в грязь. Но все мысли были заняты Юлькой. А вдруг она непозвонит, как обещала? Вдруг решит, что незачем ворошить прошлое? От этихмыслей болело сердце и хотелось плакать.

Подъезжая к Останкину, я увидела припаркованный у «ТвинПигса» черный джип. Миклашевич всегда ездил на джипах. Говорят, пристрастие кбольшим машинам свидетельствует о каких-то комплексах у мужчин, хотя, на первыйвзгляд, откуда у Миклашевича могут быть комплексы подобного рода? У негохороший рост, фигура, он безумно нравится женщинам… А, впрочем, какое мне делодо него и его комплексов?

Я припарковалась позади джипа. Раньше у него былтемно-красный, теперь черный. Раньше «форд», теперь «мерс». Я ни секунды несомневалась, что это именно его машина. И правда! Едва я открыла дверцу, как онвылез и медленно пошел ко мне.

— Привет, солнышко! Я соскучился! Чудесно выглядишь…

— Привет, ты изменился…

Он улыбнулся и взял меня под руку.

— Идем скорее, я умираю с голоду!

— Это что — новая фишка?

— Ты о чем?

— О встречах в полдевятого утра?

— Оставь! — устало поморщился он, — простосовсем плохо со временем, на дорогах такие жуткие пробки. Я стараюсь вседеловые встречи назначать на раннее утро.

Деловая встреча? Какие у нас с ним могут быть теперь дела?

Но пока мы шли до дверей, я опять уже начала поддаваться егообаянию… Черт знает что!

Мы сели за столик.

— Олеська, я страшно рад тебя видеть. Ты здоровопохорошела, тебе идет.

— Что мне идет?

— Да вот все это… популярность, успех, если хочешь… Тыстала уверенной в себе, раньше тебе этого недоставало… Ты вообще, видимо,сейчас в своей лучшей поре, — и он улыбнулся той самой улыбкой, от которойу меня всегда подкашивались ноги… — Должен признать свою недальновидность — яне верил в твой успех, дурак! Что будем есть?

— Я, пожалуй, съем салат «Цезарь» и выпью кофе.

— А я хочу омлет. Тут прекрасно делают омлет,рекомендую.

— Да нет, ограничусь салатом.

— Брось, что за радость в этом «Цезаре»!? Я тебе тожезакажу омлет!

Я засмеялась.

— Нет, Митя, ты совсем не изменился.