Вчерашний скандал - Лоретта Чейз Страница 7

Оливия видела, как другие женщины проявляют интерес к Лайлу, делая паузу в беседе, чтобы рассмотреть его или попытаться поймать его взгляд.

Они видели лишь внешнюю сторону. И эта внешняя сторона, признавала Оливия, была довольно волнующей.

Оливия знала, что он не такой, как все, и в других, менее очевидных деталях. Лайл не был образцом джентльмена, получившего традиционное светское воспитание. Всему, что он узнал бы в школе и университете, его научила Дафна Карсингтон. Руперт Карсингтон обучил его навыкам выживания, которые вряд ли были необходимы джентльмену, например, таким, как обращаться с ножом или как выбросить человека из окна.

Все это было хорошо известно Оливии. К чему она оказалась не готова, так это к перемене в его голосе. В его аристократическом выговоре появился дразнящий намек на иностранный акцент, а тембр вызывал в воображении шатры, тюрбаны и полуобнаженных женщин, возлежащих на восточных коврах.

Лайл даже держался не так, как раньше. Почти десять лет он жил в сложном и опасном мире, где научился передвигаться бесшумно и плавно, как кошки в джунглях.

Смуглая кожа и золотистые волосы наводили на мысль о тиграх, но его непохожесть заключалась не совсем в этом. Лайл двигался как… вода. Прокладывая путь сквозь толпу, он вызывал в ней рябь. При виде Лайла женщины мысленно падали без сознания, а мужчины начинали замышлять его убийство.

Оливия была уверена, что, как человек, научившийся держать под контролем окружающую обстановку, он чувствовал это, хотя его лицо оставалось абсолютно бесстрастным.

Но она, которая знала его так давно, понимала, что он не настолько сдержан и безразличен, как кажется, что за этой рассудительностью и самообладанием скрывается пылкая и упрямая натура, которая, как подозревала Оливия, не изменилась. К тому же Лайл обладал характером, который, судя по линии его губ, недавно подвергся жестокому испытанию.

Оливия сжала руку Лайла. Он посмотрел на нее с высоты своего роста, при свете свечей его серые глаза отливали серебром.

— Сюда, — проговорила она.

Она повела его мимо толпы слуг, несущих подносы, отпустила его руку, чтобы взять два бокала шампанского с одного из подносов, и вышла из бального зала в коридор, а оттуда — в небольшой холл перед бальным залом. После краткого колебания Перегрин последовал за ней.

— Запри дверь, — приказала она.

— Оливия…

— О, пожалуйста, — проговорила она, — как будто мне есть что терять.

Лайл закрыл дверь.

— На самом деле есть, хотя я уверен, что твоя репутация давным-давно должна была пострадать.

— Деньгами и положением можно купить практически все, включая репутацию, — ответила Оливия. — Вот, возьми лучше бокал и позволь мне подобающим образом приветствовать тебя дома.

Перегрин взял предложенный бокал, их кончики пальцев в перчатках мимолетно соприкоснулись.

Оливия ощутила, как это короткое прикосновение обожгло ей пальцы сквозь перчатку, как вспыхнуло и заколотилось ее сердце.

Она отступила на полшага назад и чокнулась с ним бокалом.

— Добро пожаловать домой, дорогой друг, — сказала она. — Я никогда в жизни так не радовалась встрече с кем-либо, как сейчас с тобой.

Ей хотелось броситься к нему на шею и обнять его. Она бы так и сделала, наплевав на приличия, но ее остановил тот взгляд его серебристых глаз, с которым он встретил ее здесь на балу.

Лайл, конечно, ее друг, и только прабабушка знает ее лучше, чем он. Однако теперь он стал мужчиной и больше не был тем мальчиком, которого она знала раньше.

— Мне было ужасно скучно, — продолжила Оливия, — но твое выражение лица при виде моего бюста оказалось очень забавным. Мне едва удалось удержаться от смеха.

Лайл снова посмотрел туда, и там, куда был обращен его взгляд, зародился жар, распространяясь шире и глубже. Для Оливии это послужило предупредительным сигналом: с этим огнем лучше не играть.

Он критическим взглядом рассматривал ее грудь, точно так же, как мог бы рассматривать строки иероглифов.

— Когда я видел тебя в последний раз, у тебя таких не было, — сказал Лайл. — Это окончательно поставило меня в тупик. Откуда ты их взяла?

— Откуда я их взяла? — Господи, как это похоже на него: отгадывать загадку появления ее груди, как будто это были какие-то древние горшки! — Они просто выросли. Все растет. Просто медленно. Разве не забавно? Я и во всех других отношениях была развитой не по годам. — Оливия сделала глоток шампанского. — Но не обращай внимания, Лайл, на мою грудь.

— Тебе легко сказать. Ты не мужчина. И я к ней еще не привык.

А она не привыкла к тому, что с ней происходит, когда он так смотрит на нее.

— Тогда смотри, если нужно! — рассмеялась Оливия. — Прабабушка говорила мне, что очень скоро придет время, когда мужчинам будет неинтересно заглядывать туда, и что я должна получать удовольствие от этого, пока возможно.

— Она совсем не изменилась.

— Она ослабела и утомляется быстрее, чем раньше, хотя все еще двигается. Не знаю, что я стану делать, когда ее не станет.

Прабабушка была ее наперсницей, единственной, кто знал все секреты Оливии. Она просто не могла рассказывать обо всем матери или приемному отцу. Они сделали для нее все, что было в их силах. Правда только расстроит их. И Оливии приходилось ограждать их от этого.

— Не знаю, что бы я делал без нее сегодня, — проговорил Лайл. — Она взяла в плен моих родителей и позволила мне сбежать от них. — Он провел рукой по волосам, приводя их в такой дикий беспорядок, от которого женщины станут терять голову. — Мне не следовало позволять им доставать меня, но я, кажется, так и не смог овладеть искусством не обращать на них внимания.

— Что же случилось на сей раз? — спросила Оливия.

— Обычное безумие, — пожал плечами Лайл, — не хочу утомлять тебя подробностями.

Оливия знала, что родители Лайла — это его крест, который он обязан нести. Они жили так, словно весь мир вращался вокруг них. Все остальные, включая их собственных детей, были всего лишь исполнителями второстепенных ролей в великой драме их жизни.

Прабабушка была единственной, кто мог поставить их на место, поскольку она говорила и делала только то, что ей нравилось. Все остальные либо пребывали в растерянности, либо оказывались слишком вежливыми или слишком добрыми, либо просто считали, что игра не стоит свеч. Даже приемному отцу Оливии с трудом удавалось усмирять их, и это было таким испытанием для его характера, что он делал это только в исключительных случаях.

— Ты должен мне все рассказать, — настаивала Оливия. — Я обожаю безумие лорда и леди Атертон. В сравнении с ними я чувствую себя абсолютно здравомыслящей, логичной и обывательски скучной.

Лайл едва заметно улыбнулся, приподняв правый уголок рта.