Полузабытая песня любви - Кэтрин Уэбб Страница 7

– Что скажу? – переспросил Зак и прокашлялся. Невозможно. И говорить не о чем.Он не заглядывал в свою готовую только наполовину рукопись, представлявшую собой стопки разрозненных записей, полгода.

– Да, как насчет рукописи? Как вы себя чувствуете, Зак?

– Хорошо, спасибо… Я… – Он остановился на полуслове и замолчал.

Он давно забросил работу над книгой – еще один проект, который затух сам собой, – потому что она выходила у него похожей на все прочие книги, посвященные Обри, которые ему довелось читать. А ему в своей работе хотелось написать что-то новое об этом человеке и его искусстве, создать что-то такое, в чем проявился бы уникальный взгляд на этого человека – возможно, такой, который мог быть присущ только родственнику, только никому не известному внуку. В процессе создания рукописи он понял, что такого взгляда у него нет. Книга получалась предсказуемой, и повествование двигалось по хорошо протоптанной дорожке. Любовь Зака к Обри и его произведениям была более чем очевидна, но этого недостаточно. У него имелись наброски, знание предмета, увлеченность. Но умения представить материал под новым углом явно недоставало. И сейчас он подумал, что следует честно во всем сознаться издателям и покончить с этим делом. Пусть лучше опубликует свою книгу тот, другой знаток Обри. С болью Зак подумал, как непросто будет вернуть выплаченный издательством аванс, каким бы скромным тот ни был. Он ломал голову над тем, где сумеет взять для этого деньги, пока вдруг чуть было не рассмеялся вслух.

Портрет на раскрытой перед ним странице продолжал притягивать внимание. «Деннис». Что за выражение лица у этого юноши? Он никак не мог этого определить. Парень то казался задумчивым, то озорным, а потом выглядел грустным, полным сожалений. Он был изменчив, как свет в ветреный день, словно художник никак не мог поймать то, что ему нужно, не мог достаточно ясно передать на бумаге впечатление от своей модели. А ведь именно этим умением как раз и славился Чарльз Обри, как раз в этом он был гением. Он мог изобразить чувства на бумаге так, как не сумел бы никто другой, уловить эмоции, передать личность. Нарисовать это с такой ясностью и мастерством, что его модели начинали жить на бумаге. И если выражение лица изображенного человека было неоднозначным, то лишь из-за того, что таковыми были собственные чувства этого человека. Такую неоднозначность Обри умел рисовать. Но на сей раз все было по-другому. Совсем по-другому. Создавалось впечатление, будто художник не может разгадать или уловить настроение модели. Заку казалось невероятным, чтобы Чарльз Обри создал такое незаконченное произведение, однако и карандашные линии, и штриховка сами по себе вполне могли бы заменить подпись… Но возникала еще и проблема датировки. Указанная дата была совершенно неверной.

– Я допишу, – проговорил он в трубку, изумляясь самому себе. Внутреннее напряжение заставляло его голос звучать отрывисто.

– Правда? – Голос звонившего из фирмы «Дэвид и партнеры» казался удивленным, словно Зак не смог вполне убедить собеседника.

– Да. Я предоставлю вам рукопись в начале следующего года. Постараюсь сделать это как можно скорее.

– Хорошо… Прекрасно… Приятно это слышать, Зак. Признаюсь, я думал, вы с ней застряли. Сперва вы обнадежили нас, и мы решили, что у вас есть что-то свеженькое на интересующую нас тему, но время поджимает…

– Да, знаю. Прошу меня извинить. Но я закончу.

– Ну, тогда все в порядке. Хорошая весть. Скажу организаторам, что моя вера в вас полностью оправдала себя, – проговорил Дэвид, и в его словах Зак расслышал легкое недоверие и мягкое предупреждение.

– Да. Точно так, – сказал Зак. Его мозг уже лихорадочно работал.

– Ну, тогда я лучше займусь своими срочными делами. А вы, если позволите мне смелый совет, займитесь вашими.

Когда трубка была повешена и наступила тишина, Зак прочистил горло и прислушался к своим бешено несущимся мыслям, после чего снова чуть было не рассмеялся вслух. С чего, черт возьми, он мог начать? Существовал лишь один ответ, совершенно очевидный. Он снова посмотрел в каталог, на страницу, где говорилось о происхождении портрета Денниса. Из частной коллекции в Дорсете. Продавец опять не указан по имени, как и прежде. Теперь из его таинственной коллекции попали в продажу уже три портрета Денниса да еще два рисунка Мици. И это за последние шесть лет. И все, скорей всего, были набросками, предназначавшимися для картины, которую никто никогда не видел. И было только одно место в Дорсете, где, по мнению Зака, можно было начать поиск их загадочного обладателя. Он встал и отправился наверх укладывать вещи.

Она лежала на продавленной кровати своей матери, там, где прежде спала Валентина, и ее посещали видения. С той самой ночи, когда она увидела Селесту, сны прямо кишели давно ушедшими, давно покинувшими этот мир людьми. Они ждали, когда Димити закроет глаза, а затем придвигались поближе, бесшумно подкрадывались, выпархивали из дальних тайников и обнаруживали себя: легким запахом, едва слышно произнесенным словом, характерными чертами. Пламенные глаза Селесты. Руки Чарльза с пятнышками краски на них. Смешливое выражение лица Делфины. Элоди, притопывающая ногой. Ее собственная мать в лихорадке. И с ними приходили воспоминания, каждое из которых накатывало на нее, словно морская волна, так что становилось трудно дышать. Они утягивали на глубину, она не чувствовала под собой дна, не могла отдохнуть или ощутить себя в безопасности. Барахталась, чтобы не утонуть. Обволакивающее море лиц и голосов кружилось и бушевало до тех пор, пока Димити не просыпалась с ноющей болью в животе и настолько наполненная видениями, что не удавалось осознать ни время, ни место, где она находится. Каждый из гостей вопрошал. И ответ дать могла только она. Они жаждали знать правду, хотели услышать ее доводы, требовали возмездия.

Когда же глаза привыкали к темноте и могли различать бледные очертания окна и знакомую мебель, шум и гам немного стихали и предчувствие возвращалось. Рождалось ощущение, что кто-то должен прийти и что благодаря этому незнакомцу все, кого она потеряла, все, кого боялась, должны будут появиться и, скрываясь в темных углах дома, стараясь не попадаться на глаза, поджидать там возможности предъявить свои требования. Они станут домогаться правды, которую она скрывала десятилетиями, спрятав от всех, а иногда и от самой себя. Она понимала, что их крики будут все громче и громче. Все ее нутро трепетало в паническом страхе. Димити лежала без сна, тихонько напевая, чтобы не слышать звучащих в ее ушах голосов, и пыталась угадать, другом или врагом станет тот, кому суждено прийти.

Деревня Блэкноул раскинулась в долине между холмами на побережье Дорсета к востоку от соседних деревень Киммеридж и Тайнхем. В 1943 году Министерство обороны приобрело Тайнхем, чтобы устроить здесь военную тренировочную базу. Коренные жители в деревню так и не вернулись. Родители Зака привозили его в эти края ребенком на августовский банковский праздник. Зак особенно хорошо запомнил Лалуортскую бухту [12], потому что там его кормили мороженым, которое он очень любил, но получал редко. Подобная полумесяцу береговая линия казалась ему нереальной, похожей на что-то, перенесенное из другого мира. Он набивал гладкой белой галькой карманы до тех пор, пока они не начинали расходиться по швам, и плакал, когда мать заставляла выбрасывать камни перед тем, как посадить сына в машину. «Можешь оставить себе один», – говорил отец, бросая в сторону раздраженной матери гневный взгляд. Теперь Зак спрашивал себя, как он мог раньше не замечать, насколько они были несчастны. В Блэкноуле отец удивлялся, какие там короткие переулки, и на лице его появлялось ожидание, словно он точно знал, что найдет в них что-то или кого-то. Однако к концу поездки ожидание сменялось грустью и разочарованием. На лице матери тоже читалось разочарование, но иного сорта.