Песни над облаками - Розмари Полок Страница 7

Она отправится в Лондон и пойдет на это прослушивание, если будет возможно. Сью, вероятно, тоже будет рада. Возможно, ей удастся добиться успеха, возможно — нет. Но после прослушивания все равно жизнь для Нее потеряет всякий смысл, потому что Джона рядом больше не будет.

Через три недели, пролетая над Альпами холодным ясным днем ранней зимы, Канди впервые начала размышлять над тем, что она делает. До этого момента она жила словно во сне, почти утратив связь с реальностью, и значимость происходящего в ее жизни ускользала от нее. Но теперь неожиданно пришло осознание и с ним легкое чувство головокружения, даже желудок неприятно сжался. Ничего подобного она не чувствовала, когда они взлетали.

Канди была на борту самолета, направляющегося в Рим, и с ней в трех чемоданах летел весь ее нехитрый багаж, включавший все, что она имела в этой жизни. Ее пребывание в Риме, возможно, продлится долго, поэтому не было смысла оставлять что-то из вещей в Англии, даже если она смогла бы найти для них приют. Крошечная квартирка в Кенсингтоне была сдана, оставалась только Сью, но Канди не хотелось ее беспокоить — она и так причинила сестре массу забот.

В течение последних двух недель так много нужно было сделать, так много всего уладить, что без сестры, думала Канди, она вряд ли сумела бы подготовиться вовремя. Прослушивание было устроено так быстро, что у Канди едва хватило времени просто подумать о нем, прежде чем она предстала в назначенном месте в Кенсингтоне перед итальянским джентльменом синьором Маругой. Как оказалось, синьор Маруга был довольно известной личностью в музыкальном мире, а его связи в Италии еще более впечатляющими.

Джакомо Маруга оказался низеньким и пухлым человеком, наделенным херувимской веселостью, которую Канди, как ни странно, нашла утешающей. Во время прослушивания она совершенно не нервничала — успех очень мало значил для нее, но, тем не менее, сделала все от нее зависящее ради Сью. И в результате спела так, как еще никогда не пела. Глаза синьора Маруги одобрительно засверкали, и он, взяв руки девушки в свои, пылко заверил, что его лучший друг, Лоренцо Галлео, непременно будет рад видеть ее в Риме. Ему останется только поставить ей голос и сделать карьеру, и это, пообещал он, непременно будет сделано, и ей нечего беспокоиться о финансах.

— Такой голос, как у вас, синьорина, — заявил он, — это дар Божий не только вам, но и всему миру, если с ним должным образом обращаться. Его нужно лелеять, его нужно довести до совершенства, и все это, синьорина, вы без опаски можете поручить Лоренцо Галлео.

Соглашение было заключено. Переговорами главным образом занимались Сью и синьор Маруга, обсуждавшие детали без участия Канди, как будто она уже была избалованной и непрактичной примадонной, которую ни в коем случае нельзя беспокоить мирскими пустяками. У самой же Канди не было никакого интереса ни к деталям, ни к результату приключения, на которое она пошла. Ей просто не хотелось лететь в Рим — ведь именно там случилось что-то таинственное с Джоном, отдалившее его от нее. Но в целом ей было абсолютно безразлично, куда ехать. Куда бы она ни отправилась, Джона все равно там не будет. Теперь Канди знала: последние три года он был для нее точкой опоры. Вся ее жизнь вращалась вокруг Джона, а без чего она стала бессмысленной путаницей, идущей в никуда.

В последний раз Канди видела его в Грейт-Минчеме вечером того дня, когда они вместе возвращались из церкви, и он убеждал ее серьезно заняться пением, попытаться попасть под покровительство синьора Галлео. Она думала, что будет помнить этот вечер так долго, сколько будет жить, хотя ничего особенного тогда не случилось, просто из-за муки, которую ей пришлось вытерпеть в те летящие часы тихого сельского воскресенья. Тогда Канди изо всех сил старалась свыкнуться с переворотом, произошедшим в глубине ее разума и души. Чувство одиночества было таким новым, что она не знала, сможет ли с ним справиться. Туман перед глазами, обступивший ее, казался настолько плотным, что Канди не могла разглядеть сквозь него хоть какой-то путь. Дав ей полезный совет и тем самым удовлетворив свою совесть, Джон мало говорил с ней потом. Сославшись на головную боль, она пораньше ушла спать, и они всего лишь пожелали друг другу спокойной ночи. На следующий день, когда Канди спустилась вниз к завтраку, он уже уехал, и с тех пор она его больше не видела.

Так что эта глава ее жизни была закончена, а другая, если ее можно так назвать, только началась. Но это скорее будет не жизнь, а существование в беспрестанном сне, неясном, неопределенном и беспокоющем сне, в котором все краски мира смазаны. Другие люди жили и испытывали полный диапазон человеческих эмоций, а Канди последние три недели казалось, что она неживая. И только теперь, с ощущением слабой боли, которую чувствует онемевшая конечность, возвращаясь к жизни, что-то зашевелилось внутри нее, и осознание того, что она делает, вонзилось в мозг с жестокостью острой иглы. Она уносится прочь от всего, что знала, в страну, которую никогда не видела, и собирается жить среди людей, чья культура, темперамент и образ жизни совершенно ей незнакомы. В своей жизни Канди почти не встречала итальянцев и могла вспомнить с относительной ясностью только двоих: синьора Маругу и слегка таинственного графа ди Лукку, покинувшего компанию в Грейт-Минчеме в воскресенье днем. Она говорила с ним очень мало, но перед отъездом он поблагодарил ее за пение для него. И теперь, когда Канди вспоминала о нем, задумчивые карие глаза графа представали перед ней так ясно, как будто он сидел напротив. И по-прежнему в этих глазах таилась жалость. Мысли о графе ди Лукке сделали вдруг Италию немного пугающей, и девушка постаралась больше не думать о его глазах.

Становилось уже темно, когда лайнер начал кружить над Римом. «Семь Холмов» были ярко освещены. Глядя вниз сквозь ноябрьские сумерки, Канди мало что смогла разглядеть, кроме этих огней, но ей сразу же пришло в голову, что где-то там внизу, всего в тысяче фунтах под пульсирующим корпусом самолета, простирается огромный и знаменитый город, один из древнейших и самых красивейших городов мира, и на мгновение ее душу охватило волнение.

Как только они приземлились и стюардесса предложила пассажирам расстегнуть ремни безопасности и приготовиться покинуть самолет, Канди встала и, чувствуя онемение во всех конечностях, двинулась за остальными по проходу. Впереди нее шла привлекательная девушка, вероятно итальянка, и чему-то улыбалась. Интересно, подумала Канди, кого она ожидает встретить в аэропорту? Жениха или того, кто станет им в недалеком будущем? И невольно ей позавидовала: должно быть, это прекрасно — быть вот такой абсолютно счастливой с другим человеческим существом. Сама она никогда не испытывала такого состояния… Хотя Джон… Канди резко оборвала свои размышления, раздосадовавшись, что позволила себе сбиться на запретную тему.

Аэропорт оказался очень большим и модерновым. В целом он был красивым, но и одновременно пугающим, по крайней мере, для Канди, которая прежде никогда не бывала одна за границей. Везде висели надписи на разных языках, только не на английском, хотя она готова была признать, что это просто ее растерянный взгляд не способен был найти английские слова. Однако, двигаясь в потоке пассажиров, Канди прошла таможню, иммиграционную службу и затем беспомощно остановилась, глядя на суетящуюся людскую толпу, текущую мимо нее. Даже глаза таможенных офицеров восхищенно блестели при виде ее изящной, легкой фигурки в светлом шерстяном костюме, цвет которого подходил к ее глазам и развевающимся золотистым волосам. И теперь, стоя посреди зала прибытия и сильно смущаясь, Канди то и дело ловила на себе заинтересованные взгляды черноглазых прохожих.