Жду, надеюсь, люблю… - Ирина Лобановская Страница 7

А затем укладывались спать на полу вповалку. Для этой цели Александр держал дома на антресолях несколько матрасов и еще два надувных.

— Когда ты, наконец, женишься? — нередко начинала приставать к нему Арина.

Он хохотал.

— Да правильно, какая у него может быть семья? — возражала сестре Марина. — У него геология в качестве женщины. Они с ней давно вась-вась. Всю жизнь проездил по экспедициям… Кто согласился бы его тут ждать? Любая бы удрала.

— А вот и нет! Самые крепкие семьи у капитанов дальнего плавания! — заявляла Арина.

— Именно! Потому что у него в каждом порту по семье. Все по уму!

Марики пытались понять брата. Но все попытки понимания, предпринятые ими еще в студенческие годы, когда они старались найти общий язык с родителями, оказывались безуспешными и с треском проваливались. Когда-то Марине почудилось — на миг, на мгновение, — что она поняла отца и мать. Эти курения на лестнице, эти неслышные слова упреков… Но едва дело коснулось новых шмоток…

Во всем тогда оказалась виновата Арина. Именно она вдруг объявила родителям, что выходит замуж за соседского сына. Марики тогда учились на третьем курсе Гнесинки, собирались стать дирижерами хоров. Хотя в глубине души каждая лелеяла свои тайные планы. Марина мечтала стать певицей, Арина пробовала себя в качестве пианистки. Но основная их задача свелась к поиску мужей. Правильнее, выгодных замужеств. Чтобы штамп в паспорте. Без этого фирменного знака они чувствовали себя неуютно, как неодетые.

— Ты так отлично выглядишь и так весела, точно уже овдовела и почуяла вкус свободы, — съязвила Марина, хмуро глядя на сестру.

Сестра Арина… Тьфу на нее!

— Макарыч начал без Славы беспрерывно впадать в непонятную меланхолию, — пожаловалась она. — Меня это прямо бесит. «Свой возраст ощущаешь по отношению к тебе врачей, — недавно заявил он. — В какой-то момент они перестают обращать на тебя внимание». Я ему говорю: «Зачем тебе врачи? Ты здоровее многих молодых. Докторов только удивишь своим появлением». А он талдычит свое: «Нужно обследоваться и наблюдаться. Пойду на диспансеризацию!» Старый дурак! Славка смеялся над ним. И любил.

Арина ненадолго замолчала.

Ее муж по-прежнему бегал в садике по утрам, исправно ходил каждый день на службу и горделиво носил откинутую назад голову. Старость пугливо обходила его стороной.

— Скажи, Марка… А ты действительно веришь, что Славик вернется?…

Марина зябко закуталась в шаль.

— Не верила бы, не сидела здесь… А ты что, не веришь?

Сестра опять помолчала.

— Это очень трудно, Марка… Но мне без Славы тоже тяжело… Я даже не представляла себе раньше, как привязалась к нему. Как к своему собственному ребенку…

— А почему ты не родила? — прямо, в лоб, спросила Марина.

Никогда раньше не отваживалась на этот вопрос.

— Дура потому что, — хмуро пробурчала сестра. Сестра Арина…

Во время своей первой беременности Марина все время слушала Вивальди. В ожидании счастья.

И восьмилетний Слава, услышав как-то Вивальди по телевизору, спросил:

— Мама, что это за музыка? Вроде не слышал раньше, а такое впечатление — что-то очень знакомое!

Что-то очень знакомое…

Муж Роман… Когда начался их разлад?…

— Тебя видели с женщиной!

Марина говорила трагическим шепотом, но смотрела с откровенным любопытством, широко распахнув удивленные глаза и откинув от лица темные шторки волос. Роману стало смешно.

— Откуда вестишки? Прискакала анонимка или брякнул неизвестный доброжелатель?

— Девки рассказали! Верные друзья! — объявила жена. — Ты пил с ней кофе. Все по уму!

Роман хмыкнул.

— Маленькое интервью позволишь? Всего-навсего кофе? Дык… Чего уж тут скрывать — пил! Ну и что? Это возбраняется, родная ты моя? Чай предпочтительнее? Дурью твои девки маются от скуки и безделья! Потому и за мужиками чужими подглядывают. Своих маловато.

— Но раньше ты никогда не ходил с бабами в кафе, — продолжала Марина. — Тем более вечером.

Роман вздохнул. Идиотизм ситуации заключался как раз в том, что жена нащупала болевую точку. Чисто случайно подметила и подсмотрела благодаря своим преданным до гроба подругам-хористкам. Подсознательно вычислила. У бабья нередко потрясающе тонко работает интуиция. Особенно по части себе подобных. И ни кофе, ни вечернее кафе здесь, конечно, ни при чем.

Роман переместился от стола на диван.

— Продолжим наше импровизированное интервью. Ты задумала ревновать? Родная ты моя! Я признателен тебе за это.

— Тебя?! — бездарно изобразила изумление Марина. — К кому?! К твоей останкинской башне? Девки сказали, она похожа на шагающий экскаватор!

— Либо одно, либо другое. Твоих защитниц губит пристрастие к безвкусным сравнениям и неразборчивость в выборе метафор. А ты повторяешь чужие глупости. Свои всегда удачнее, милее и ближе. Прислушайся к доброму совету умудренного жизнью человека. Впрочем, любящие тебя подружки в чем-то и где-то правы… Ау, старик Фрейд!

Роман задумался. Марина рассматривала его с прежним наивным и неослабевающим интересом. Словно муж открылся ей с новой стороны. Даже снова показался привлекательным и загадочным. Раньше она считала, что Ромка — этот корявый валенок — не способен на измену. А вот когда он перешел, усилиями жены, в турбюро, у него появились рандевушники. Марина это чувствовала. И не платонические…

Роман всегда западал на карманных, глазастеньких, с впавшими щечками. Лохматеньких, небрежных в одежде, быстрых. Лидуся была длинная, с безупречно причесанной головой и маленькими карими, чересчур зоркими, пронзительными глазками. Старалась плавно и красиво вышагивать на высоких каблуках, прибавляя себе лишние, никому не нужные сантиметры и противную манерность. Лидочка уверовала, что так она выглядит солиднее и внушает уважение. Чем она ему понравилась? Ложная от набоек на туфельках до кончиков размалеванных ногтей. Зачем он ее так усердно окучивал? С какого перепуга?

Роман задумался и перестал обращать внимание на жену. Даже на некоторое время забыл, что она находится в комнате. Почему он вдруг прилип к Лиде? Глоток свободы…

Впрочем, и не прилип вовсе. Просто… Что — просто? Совсем не просто. Ему неожиданно стало скучно. И он испугался.

Скучно было дома и на работе, хотя деньги за красивые глаза теперь нигде не платят. Тем более в турбюро, где Роман трудился уже не первый год. Именно там тоска казалась невыносимой. Лишь бы досидеть до положенного часа. И так каждый день… Он тосковал на улице, в раздражающе общественном транспорте и возле телевизора, вид которого вообще переносил с огромным трудом. Роман внезапно обнаружил, что не знает, о чем говорить с Мариной, с сыновьями, с мамой, требующей от сына телефонных звонков с подробно-детальным отчетом о жизни как минимум два раза в неделю, с друзьями, приглашающими то в кафе, то в бассейн.