Арифметика подлости - Татьяна Туринская Страница 7

Сердце ухнуло в пропасть. Он уже давно вернулся. Но даже не сообщил Маринке об этом. Не пришел. Даже не намекнул, что он уже в городе. Не счел необходимым. Обиделся, аки красна девица. Обиделся, что она перестала ему писать. А поинтересоваться хотя бы ее здоровьем гордость не позволила?

– Слушай, Марин, а что там у вас произошло? Он молчит, ты молчишь. Может, ему передать что-нибудь? Привет там, или информацию какую.

– Какую информацию, – обреченно вздохнула Марина. – Дурак он, твой Чернышев. Большой и глупый дурак. Нет, не так: большой, глупый и слишком гордый дурак. Вот и все.

Через несколько месяцев произошла еще одна встреча – благо, жили в одном, пусть и не маленьком, микрорайоне. Люда была уже весьма беременна, даже объемная шуба не могла скрыть ее выпирающего живота. Несмотря на пасмурный зимний день, на слякоть и мерзкую жижу под ногами, вся светилась. Рыжие кудряшки, выбившиеся из-под вязаной шапочки, так ярко отсвечивали, что ли? Или эти солнечные блики на ее лице называются счастьем?

Тогда и получила Марина вторую, последнюю пощечину. Оказалось, что Валера очень быстро утешился, и не только нашел ей замену, но и жениться успел – уж почти два месяца как свадьбу отгуляли. Жена симпатичная, тоже Марина, учительница начальных классов.

– Ну что ж, совет да любовь, – поздравление прозвучало коряво: посреди фразы голос сорвался на хрип. – Тебе, кстати, тоже. И еще: дай тебе Бог ребеночка здорового и легких родов. Пока, – гордо распрямив плечи, Маринка пошла дальше.

Никто – ни Люда, ни Ольга, ни родители, ни брат Миша – не догадывались, каких трудов стоило ей ходить с гордо поднятой головой. Хотелось выть в голос, а она улыбалась. Хотелось свернуться калачиком в своей комнате и никогда оттуда не выходить – а она улыбалась. Хотелось утопиться в ближайшей проруби, броситься с крыши шестнадцатиэтажки – а она улыбалась, улыбалась, улыбалась. Назло врагам, назло Чернышеву, назло самой себе. И пусть он не увидит этой ее деревянной улыбки, пусть не узнает, как замечательно она держится. Маринка должна держаться не ради предателя – ради себя самой. Иначе прямо сейчас ляжет посреди улицы и умрет.

После долгой зимы пришла весна. Природа постепенно оттаивала, просыпалась от зимней спячки. А в Маринкиной душе по-прежнему царила зима. И так ей самой было холодно от этого душевного мороза, так неуютно, так она уже соскучилась по теплу, по надежде на счастье, что за счастье с радостью приняла суррогат, симбиоз мужского обаяния с животной похотью.

Имя у суррогата было эффектное – Арнольд. Однако на знаменитого тезку похож не был даже отдаленно. Вместо железных бицепсов Шварценеггера – изысканная стройность Рудольфа Нуриева. В свои двадцать семь Арнольдик все еще был студентом. Только в отличие от весьма приземленного профиля Маринкиной «педульки» Арнольд принадлежал к светскому обществу. Вернее сказать, он сам себя к нему причислил.

Суррогат принадлежал к богеме. И учился не где-нибудь, а в художественном училище. Учился давно, и, похоже, окончить его собирался еще не скоро. Как любил говаривать Арнольд, «высокому искусству быстро не учатся». А потому он слишком-то и не спешил, не заморачивался. Мама с папой обеспечивали гениального сыночка с ног до головы, так что недостатка в чем-либо великовозрастное дитя не испытывало, а потому шло себе, не спеша, по жизни, по проторенной заботливыми родителями дороженьке.

Маринка примеряла в магазине шляпку. Не фетровую, какие носят умудренные жизненным опытом матроны, а простенькую такую, мягкую, трикотажную, с маленькими кокетливо загнутыми полями. Раньше носила шапочки или береты, а тут так шляпка понравилась, но никак не решалась купить. Все крутилась перед зеркалом: брать, не брать? Вроде и неплохо, но довольно радикально.

– Берите, девушка, не сомневайтесь! Кому еще, как не вам, носить такие шляпки?

Она даже не оглянулась. Только удивленно посмотрела не на самого оратора, а на его отражение в зеркале. Перевела взгляд на себя, пригляделась повнимательнее, протянула нерешительно:

– Вы думаете?

– Я уверен! – театрально воскликнул молодой человек. – Знаете что? Я, пожалуй, просто обязан написать вас именно в этой шляпке!

Могла ли Марина устоять? Перед таким-то красавцем?! Очень интеллигентное лицо с тонким носом и губами, светло-русые волосы до плеч буквально лоснились от тщательного ухода: волосок к волоску, кончики ровненькие, и скромненько так, вроде естественно, слегка подогнуты внутрь. Белое кашемировое пальто до самых щиколоток, поверх обшлагов благородно лежит красное кашне в черную полоску. Уже от одного изысканного парфюма можно было сойти с ума.

Замерзшая от хронического отсутствия любви, от подлого Валеркиного предательства, Марина немедленно сдалась на милость победителя.

«Писать» ее полагалось в студии. Этим гордым словом Арнольдик именовал комнатушку метров двадцати в полуподвале неказистого трехэтажного дома в Старом городе. Освещалось подземелье крайне скудно, что несколько обескуражило «модель»: разве художественная мастерская не должна быть залита светом?

Усадив гостью на дряхлый стул, Арнольд походил вокруг нее с задумчивым видом, выбирая наиболее удачный ракурс. Поправил шляпку, снова оглядел придирчиво. Стоя перед мольбертом, несколько минут крутил в руках кисть, без конца бросая на натурщицу профессиональные взгляды. Решал, в какой технике исполнить портрет незнакомки.

Наконец, отмерив что-то на кисти большим пальцем, художник сделал пару мазков по полотну. После чего, критически глянув на результат трудов праведных, в гневе отбросил кисть и воскликнул:

– Ах, ну разве с таким освещением можно работать? Когда же, наконец, нас посетит солнце?!

Долгое ожидание солнца коротали за чашечкой растворимого кофе. Время шло, а солнце в каморку все никак не заглядывало.

Кофе закончился. Вместо него Арнольд предложил даме рюмочку коньяку. Коньяк был самый дешевый, скорее, не коньяк даже, а дешевая подделка, пойло. Но разве это имело хоть какое-то значение для Маринки? Она – модель, и совсем скоро, едва выглянет солнышко, художник нарисует ее портрет. Нет-нет, не правильно, не нарисует. Напишет! Вот как это называется в их среде, вот как говорит богема: «Я напишу тебя маслом»…

Солнышко отказалось заглянуть в «студию». Да что там: было бы странно, если бы под таким углом в комнату попали прямые лучи – это противоречило бы физике. Больно уж оконца, забранные решетками, были крошечные, да еще и расположены под самым потолком.

После рюмочки коньяку Арнольдик перешел к следующей стадии обольщения, которую и провел вполне успешно – профессионал, не любитель.

Кофе и «коньяк» сделали свое дело: Маринка сняла шапочку. Портретист долго разглядывал ее, прежде чем заявить:

– А потом я напишу тебя без шляпки. У тебя очень интересное лицо. Но свитер никуда не годится – нужно будет придумать что-то более подходящее. Например…

Задумчиво прищурился, обхватив подбородок пятерней, отчего узкие губы оказались перечеркнуты указательным пальцем.