Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггач Страница 7

Леонардо да Винчи

На самом деле Ян ван Лоо рисовал не рот старика. Он рисовал губы Софии. Художник смешал на своей палитре розовый – охра, серый и кармин – и мягко коснулся кистью полотна. Она смотрела прямо на него. В какой-то момент, пока старик нес свою околесицу, ее губы тронула улыбка – улыбка соучастницы. Он успел ухватить ее призрак на картине.

В доме стало совсем тихо. Когда Ян закончит эту картину, она будет источать безмятежность и покой. Мария внизу погрузилась в сон. Утомленная любовью, она задремала на кухонном стуле. Этой ночью Виллем проскользнул к ней в постель, а ушел только на рассвете. Пока служанка спит, кот тащит через кухню сырую камбалу. Он делает это бесшумно. Никто не заметит кражи.

Наверху пытаются украсть кое-что другое. Корнелис тоже почти спит. В окно библиотеки льется солнце. Там, в углу, есть каминная полка, ее поддерживают две кариатиды. Яркое солнце пламенеет на их груди. Древние окаменелости на полке застыли в ожидании, которое длится уже сотни лет.

Проходит полчаса. Художник едва притрагивается к полотну. Он смотрит на Софию. За ее спиной висит «Снятие с креста». Это итальянская картина школы Караваджо. Христа опускают на землю. Свет озаряет Его обнаженный торс. Это не бледный и пассивный Христос севера. Нет, реальный человек – широкоплечий, мускулистый, с выпуклыми жилами. Он страдал и умер в муках. Тяжесть его запрокинутого тела заполняет раму. Кажется, он вот-вот упадет на позирующих под ним супругов.

Внизу под Христом стоит старик, патриарх, гордо выпятив грудь над своими тощими ногами. Его обрамленное воротником лицо словно вопрошает зрителя, осмелится ли тот усомниться в его избранничестве перед Богом. Рядом сидит его красивая молодая жена. Волосы скромно зачесаны назад, но в них блестят жемчужины, словно подмигивая зрителю. Они придают картине иной смысл. На губах женщины застыла улыбка. Кому она улыбается, портретисту или зрителю? И можно ли вообще назвать это улыбкой?

Корнелис продолжает говорить, но его никто не слушает. София и художник с напряженной серьезностью смотрят друг на друга. Падает еще один лепесток; он открывает твердую головку рыльца.

Ян продолжает работать. Сотни лет спустя люди будут стоять в музее и смотреть на его картину. Что они увидят? Равновесие, гармонию. Супружескую пару, которая, несмотря на свой достаток, сознает, что жизнь проходит слишком быстро (весы, череп). Возможно, старик что-то говорил, но теперь молчит. Тогда его не слушали, а сейчас уже никто не услышит.

Его молодая жена действительно очень красива. Взгляд спокоен и светится любовью. На щеках все еще горит румянец, хотя она уже давно умерла. Осталась только эта картина.

9. СофияВ гостиной той был пестрый попугай,Висел он в клетке, но красиво пел.И весел был певец в своем плену,Как будто вел невесту к алтарю.Пусть я твой раб – позволь мне быть рабом.Возьмемся за руки и крепко их сожмем,Связав две жизни клятвой и кольцом.Ван дер Миннен, 1694 г.

Мы со служанкой шли по Рыцарской улице. Было яркое ветреное утро. Крыши домов блестели на солнце, точно шлемы солдат, стоявших на часах. «Мой маленький солдат сегодня сонный…» Я крепко сжала веки.

– Вы никогда не играли в «головы и колени»? – спросила Мария.

Я открыла глаза.

– Что это такое?

– Мальчик выбирает девочку и прячет голову в ее колени. Остальные по очереди хлопают его по заду, а он должен угадать, кто именно. – Она засмеялась. – И чем больше они его шлепают, тем глубже уходит голова.

Вечером был дождь; сейчас дома казались отмытыми до блеска. Где-то высоко в доме служанка высунулась из окна и вытряхнула половую тряпку. Наш путь лежал на рынок. Мы спускались вниз по улице Пекарей, вдыхая хлебный аромат. Шедший навстречу мужчина поднял шляпу и улыбнулся.

– Вы его знаете? – спросила Мария.

– А ты?

– Надо шлепнуть его по заду – вдруг он нас узнает?

Мы засмеялись. Порой, когда мы отправлялись за покупками, я снова чувствовала себя маленькой девочкой среди своих сестер. Будто вырывалась на волю из холодного большого дома. А ведь он уже не станет теплее, сколько ни подбрасывай дров в камин.

«Пусть я твой раб – позволь мне быть рабом». Моя юность закончилась вместе с благосостоянием семьи. В суровой атмосфере бедности девичьи грезы исчезли как туман. Конечно, я была благодарна Корнелису и чувствовала к нему симпатию, но в то время плохо понимала, что больше всего мне хотелось вырваться из убогой атмосферы собственного дома. И только недавно стало ясно, что я просто сменила одну тюрьму на другую.

Наступил март. Мы с Марией прошли под большим каштаном. Его липкие почки уже лопнули, изнутри вылезли смятые листочки. Их нежная зелень пронзила мое сердце. Подойдя к площади, мы услышали шум рынка. Сначала он был слабым, как рокот моря. Но когда мы приблизились, гул превратился в оглушительный рев: громкие крики продавцов, грохот тележек. Я почувствовала прилив сил.

Мимо нас проковылял калека на костылях. Увидев нас, осклабился и облизал губы. Мария засмеялась.

– Эй, урод, хочешь полакомиться?

– Мария! – одернула я.

Но она снова засмеялась; ей было безразлично. Сегодня на нее что-то нашло. Мария расстегнула корсаж, обнажив округлости веснушчатой груди. Мне следовало сделать ей внушение. Напомнить старую пословицу о распутстве: «Нельзя почистить луковицу, не пролив слез». Но в глубине души я ей завидовала – боже, как я ей завидовала! Она была свободна и молода – значительно моложе меня. По сравнению со мной Мария казалась чистым листом бумаги, тогда как мой был уже исчеркан бесчисленными каракулями, которые я сама не могла разобрать.

Честно говоря, я плохо понимала, как надо вести себя с прислугой. Иногда мы щебетали как две подружки; в другой раз я задирала нос и изображала госпожу. Мария пользовалась моей неуверенностью: ведь я пока не привыкла к роли хозяйки.

Я вообще ни в чем не была уверена. В последнее время меня бросало из стороны в сторону. Решила, что на следующей неделе мы с Марией устроим весеннюю уборку. Я даже найму для этого еще одну служанку. Мы встанем на колени и начнем отмывать мои дурные мысли: вычистим всю въевшуюся в них грязь. Верная чувству долга, я буду умерщвлять свою плоть, пока не доведу ее до полного изнеможения.

Мы вышли на площадь. Моя душа снова воспарила. Я почувствовала любовь ко всему: чайкам, кружившим в небе, как клочки бумаги; женщинам, перебиравшим на лотках фрукты под колебавшимся над ними полотном. Собака терлась боком о мостовую, мол, «посмотри на меня», будто она устраивала какой-то веселый фокус. Я улыбалась разносчикам и знахарям. «Свежая капуста, свежая морковь! Свежая коричная вода! Свежая анисовая настойка вылечит ваш живот, или мы вернем вам деньги! Свежие откормленные каплуны: два по цене одного, берите, пока есть!» Мальчик носился по площади, играя в мяч, крутясь и вертясь среди женских юбок.