В плену - Лана Черная Страница 7

И прошлое напоминает о себе запахом безнадежности и отчаяния, поселившегося в белой палате реанимации. И запах этот просачивается сквозь время, затапливая комнату, где на кровати дрожит его жена.

– Ну и что ты удумала, пташка? – останавливается у кровати, а она не шелохнется. Лицо бледное, на щеках капли воды. И взгляд, как у побитой собаки. – Решила так от меня сбежать? – он приседает рядом, касается ее лодыжки. Кожа покрывается мурашками. Да она же вся холодная и мокрая! И тоска дерет глотку, и Марк с трудом загоняет ее обратно. Она жива, хоть и ненавидит его. Главное – жива. И теперь он рядом. – Так, пташка, а ну-ка подъем, – перехватывает ее руку, тянет на себя. Усаживает. Она смотрит затравленно. Волосы мокрыми паклями свисают, а сама словно кукла, которой кукловод веревочки обрезал. Но только Марк касается ее промокшей рубахи – и когда нацепить успела? – она впивается в него коготками, сощуривается.

– Не смей, – шипит, отталкивая его и падая на кровать. Снова скручивается клубком. – Не смей меня трогать и убирайся отсюда.

– Я сказал – встать! – рявкает, стягивая Алису на пол. Та не успевает среагировать, падает, вскрикивает.

– Скотина! Сволочь! Ненавижу! – бьется в его руках, точно птичка в силках.

Но он сильнее. Срывает с нее рубаху, отшвыривает. Алиса визжит, царапается, как строптивая кошка. Марк подхватывает ее под колени, перекидывает через плечо.

– Пусти! Пусти, сволочь! Убийца! Ненавижу!

Марк останавливается на пороге ванной. Переводит дух, чувствуя, как судорога ползет по бедру, выкручивает ногу. А он как назло без трости да еще с такой непростой ношей. Пять лет назад было проще. Выдыхает.

– Значит так, пташка, – голос срывается на хрип и дышать тяжело. Алиса притихает. – Либо ты успокаиваешься и приводишь себя в порядок, а потом как порядочная жена ложишься спать со мной. Либо…

– Что? Изобьешь? Изнасилуешь? – в ее дрогнувшем голосе слышится усталость.

– Зачем? – он искренне удивлен. Ему не нужно бить или насиловать женщину, чтобы получить ее. Достаточно заплатить, и она будет выполнять все его прихоти. Все в этой жизни имеет цену, даже пташка. – Тебя помоют и приведут ко мне. Что предпочтешь: меня или Регина с Дмитрием в твоей ванной?

– Я предпочту самого черта, лишь бы тебя не видеть, – зло отвечает пташка.

Марк усмехается.

– Стоило ожидать такого ответа после сегодняшней твоей выходки. Ну что ж, – он бросает Алису на кровать, – Дима не увидит ничего нового.

– Ты не посмеешь… – в синих глазах вспыхивает гнев.

– Посмею, пташка, еще как посмею, – он устало приваливается к стене, открывает дверь. – Дима! Святослав! – Они появляются вместе, словно только и ждали его зова. – Жену мою вымыть в горячем душе, высушить, одеть и доставить в мою спальню. С сегодняшнего дня леди Ямпольская будет спать исключительно со мной.

Регин пытается возразить, но одного взгляда достаточно, чтобы пресечь любые возражения. Когда мужчины приближаются, Алиса пытается сопротивляться, но куда ей против двоих вышколенных бывших военных. Это не с калекой вроде него бороться.

– Будет сопротивляться – разрешаю применять силу. Смотрите только, чтобы мордашка не пострадала, – добавляет, поймав на себе взбешенный взгляд пташки, и улыбается ей своей самой очаровательной улыбкой. Она резко отворачивается и больше не сопротивляется.

А Марк ждет. Он знает – его ребята Алису и пальцем не тронут, даже по его приказу. Слишком порядочные. Но он не может уйти, пока они не закончат. Садится на кровать. Ему видно распахнутую душевую кабинку, в которой стоит поникшая и обнаженная пташка. По ее идеальному телу стекает вода, смешанная с мылом и кровью. Еще утром поранилась. Марк видел и Регину приказал обработать. Тот приказ выполнил, но ссадина не зажила еще, кровила. Марк переводит дыхание. И смотрит. В ее потемневших волосах блестит шампунь. Марк скользит взглядом по ее белоснежному, как фарфор, телу, запоминая каждый изгиб, каждую родинку и раскрывшую крылья ласточку на талии. Черная с белым, она как будто повторяет каждое движение, пока пташка докрасна растирает мочалкой кожу и подставляет лицо под упругие струи воды. Минут через десять Регин просит ее выйти, подает ей халат и большое махровое полотенце. Она сразу же закутывается в необъятный халат, как в кокон прячется.

Теперь Марк уходит. Сегодня ему предстоит интересная ночь.

Я сижу на кровати, всматриваясь в резную белоснежную дверь, ожидая, как она откроется и впустит в покои хозяина. Озноб рассыпает по коже мурашки, раскатывает по мышцам ноющую боль. Но странно, что я совсем не чувствую страха. Нет, мне не все равно. Скорее даже любопытно, как Марк себя поведет. Не думаю, что он станет рисковать контрактом ради банальной мужской похоти. Я усмехаюсь, закутываясь плотнее в необъятное пуховое одеяло. С чего-то решила, что я интересую Марка. Наивная. У него таких, как я, – только пальцем помани. Видывала одну такую. Ноги от ушей, грудь пятого размера, и вся аж плавится сексуальной энергетикой. От воспоминаний стало неловко, но избавиться от них не получается.

Это было на вторую неделю нашего совместного проживания. С Марком я встречалась редко, разве что за обедом, ужином или на официальном мероприятии, вроде подписания меню (оказывается, такое тоже делают!) для свадебного фуршета, либо для примерки нарядов или при выборе зала для торжества. Перекидывались ничего не значащими фразами и расходились по своим углам. Как правило, он уезжал едва ли не на рассвете, приезжал вечером и после ужина сразу пропадал в запрещенном для меня западном крыле. А я, согласно канонам проживания в родовом поместье Ямпольских, проводила длинные вечера в своей спальне, пока не набрела на огромнейшую, занимающую почти все восточное крыло библиотеку. Тогда мои вечера окрашивались страстной любовью, отважными приключениями или необыкновенными мирами, расцветающими на страницах книг.

Он опаздывал. Марк Ямпольский, который был до тошноты пунктуален и не упускал ни единой возможности укорить меня за бесконечное «еще секундочку», опаздывал уже на десять минут. Сначала он не спустился к завтраку, хотя по вторникам мы обычно завтракали вдвоем, да еще и ночью куда-то уезжал, а вернулся далеко за полночь. Я промаялась весь вечер – строчки расплывались, смысл сюжета ускользал, и я, забросив чтение, слонялась по страшно пустому дому, не находя себе места от неясной тревоги. А к двум часам Марк вернулся, и не один. Цокот каблуков и звонкий смех звенел в ушах, а злость закипала внутри, не давая уснуть. В итоге утро я встретила, сидя на подоконнике и выводя пальцем узоры на запотевшем стекле.

А когда время стремительно ускользало, просто крича об опоздании, я не выдержала. Где находится спальня Ямпольского, я знала. Как-то в его отсутствие путешествовала по длинным коридорам родового замка (иначе эту серую громадину и не назовешь), изучала унылые виды из больших окон и расположение комнат. Покои сэра Ямпольского располагались на одном этаже с моими, только в запрещенном западном крыле. На весь коридор я обнаружила только две двери и обе запертые на замок.