Любовь и другие диссонансы - Ирада Вовненко Страница 71

Я взял бутылку сока и вгляделся в написанный ее рукой номер телефона. Потом направился в ванную, принял душ и лег спать.

Анна

Струна…

Такой странный и далекий — и такой родной…

Она чувствовала, как в ней возникает наполненный, глубокий звук, словно тысяча голосов поют в унисон. Ощущала его вибрацию как легкое щекотание. Очень приятное. Это как когда идешь берегом моря и легкий бриз обволакивает тело. Или когда видишь улыбку младенца.

Откуда возникло в ней это забытое, а может, и вовсе неизведанное чувство гармонии и внутренней свободы? Да-да, свободы!

Анна вспомнила, как в рассказе Генриха Бёлля «С тех пор мы вместе» главный герой сидит в зале ожидания вокзала, погруженный в собственные мысли, и взгляд его все время на что-то натыкается, помимо его воли, потом вновь скользит — и вновь натыкается, словно что-то его притягивает. И тогда он смотрит на это место уже осмысленно и видит девушку.

Бёллю удалось передать почти не осознаваемый в реальной жизни момент эмоциональной фиксации — непроизвольного привлечения внимания к тому, что соответствует нашим внутренним побуждениям: в этот момент у человека меняется весь его мир.

Анна не понимала, как случилось, что она вдруг всем сердцем, всем своим существом стала стремиться к этому поляку с голубыми печальными глазами. И хотела разделить с ним его печаль.

Струна…

На вид ему около сорока или чуть больше. Морщинки в уголках глаз, твердый подбородок и пшеничные волосы. Большие руки с длинными пальцами и хорошая улыбка. Анна чувствовала, что он очень устал, как путник после долгой дороги. Ей было жаль, что они так скоро расстались. Хотелось говорить с ним еще, поведать ему свои тайны, прикоснуться к его тайнам.

Когда они ходили по Ваганьковскому и она рассказывала про Высоцкого, он был так близко, что Анна ощущала на щеке его дыхание.

Ей вдруг захотелось, чтобы он подарил ей цветы. Букетик ромашек или большую чайную розу. Она бы прижала цветок к губам и долго вдыхала чудесный тонкий аромат. Анна вспомнила огромные букеты от Сергея. Сколько она их получила — двадцать, сто?.. Эти «веники» сиротливо стояли на столе, и она никогда о них не заботилась, даже не нюхала. А вот цветок, подаренный Струной, она бы засушила и сохранила на память.

В машине остался запах парфюма этого едва знакомого, но уже такого родного мужчины. Она не спутала бы его ни с каким другим. В нем были грусть, сила, отчаяние и надежда. А самое главное — в нем был Струна, которого ей так захотелось вдруг узнать поближе.

Неожиданно для себя, впервые за долгие годы, словно что-то победив в себе, начала читать любимые строчки Ахматовой, проникновенно и торжественно:

Широк и желт вечерний свет,

Нежна апрельская прохлада.

Ты опоздал на много лет,

Но все-таки тебе я рада.

Сюда ко мне поближе сядь,

Гляди веселыми глазами:

Вот эта синяя тетрадь —

С моими детскими стихами.

Прости, что я жила скорбя

И солнцу радовалась мало.

Прости, прости, что за тебя

Я слишком многих принимала. Она свернула налево и попала в пробку. Вспомнила, как по-польски пробка: korek. Она уже поняла, что ее Даша — та самая, которую ищет Струна. Иначе и быть не могло. Даша жила в Берлине. Струна говорил про Магду Шмитову, Даша тоже говорила про Магду. Но что же ей делать? А вдруг, узнав от нее про Дашу и встретившись с ней, Струна решит, что ему больше нечего делать в Москве? Вдруг он так же стремительно исчезнет из ее жизни, как появился? Ей стало страшно, так страшно, что даже бросило в жар. Неужели это возможно? А как же она? Анна вела машину, как всегда, аккуратно и внимательно, а в душе у нее бушевала буря.

«Может, я слишком боюсь боли, своей и чужой? Или слишком люблю ее — свою и чужую? Я размышляю, рефлексирую, пытаюсь понять — себя, конечно, себя. Маленькие иньекции боли — как укол эндорфина прямо в сердце». Люди, испытывающие тревогу или страх перед началом испытания, предпочитают разделить их с кем-то. У ближайшего перекрестка Анна развернулась и поехала в обратную сторону. Ей было необходимо с кем-нибудь поговорить.

Через час она уже стояла у Дашиного подъезда. Домофон. «Хоть бы она была дома, хоть бы была…»

— Да? — милый Дашин голос.

— Даша, — Анна облегченно прикрыла глаза, — Дашенька, открой, пожалуйста…

Они устроились на Дашиной кухне. Пахло ягодами.

— Я разбрызгала остатки своих зимних черничных духов, чтобы выкинуть флакон, — пояснила Даша.

Сладкий запах. Полный беспорядок. Раскиданные всюду вещи.

— Пыталась разобраться в стенном шкафу, — поймала ее взгляд Даша. — Просто кошмар, что там творилось…

Анна сделала глоток крепкого обжигающего чая и сказала:

— Мне нравится, что он такой живой, такой эмоциональный. А еще я много думала о сведении счетов с жизнью. Интересовалась тайным братством стремящихся к смерти, читала книги и статьи, практически стояла на самом краю… как эмо, только без этой их эффектной позы. Все мы так или иначе думаем о смерти, но лишь немногие зацикливаются на абсурдности существования… Как это там у Камю: человек изгнан навек, он лишен и памяти об утраченном рае, и надежды его обрести… Он тоже об этом думал, я уверена! И я чувствую, что он так же одинок. И еще я чувствую, что он пережил какую-то трагедию, оставившую шрам на его душе. Я могу его спасти, а он — меня. И потом, мне он кажется таким невозможно прекрасным! Таким пластичным…

Даша молча слушала, а Анна продолжала, энергично жестикулируя:

— Я все эти годы присматривалась к мужчинам, примеряла их, как платья. Ни один не был мне к лицу, я ходила больная, слабая, смеялась, плакала… А он, понимаешь, Даша, он такой… Рядом с ним мне хочется быть слабой…

Анна резко поднялась. Звякнула чашка.

— С таким мужчиной ты не упадешь даже на скользкой лестнице. А если все же упадешь, он поможет подняться. И если разревешься, утешит. И ты всегда будешь знать, что всё, что бы он ни делал, он делает для тебя… Но самое главное, Даша, — я обязана этим тебе! Тебе, понимаешь?!

Анна замолчала, рухнула обратно на стул. Даша встала, подошла близко, прижала ее голову к своей груди. Погладила густые пряди.

— Ну а теперь, — сказала спокойно, — расскажи все с самого начала.

Струна

Было еще темно, когда меня разбудил страшный шум. Я взглянул на часы в панели телевизора. Начало четвертого. Подошел к настежь открытому окну. Под моими окнами рычал, как бешеный слон, двигатель мусороуборочной машины. Вываливающиеся из контейнеров бутылки бренчали по мостовой, мусорщики, передвигавшие контейнеры, громко ругались. Минуту спустя к этой какофонии присоединились истошные звуки от припаркованных рядом автомобилей. Видимо, установленная на них сигнализация не предусматривала, что мимо будут проезжать тяжелые машины. И это в Москве! В начале четвертого утра! Я решил, что чиновник, позволивший мусороуборочным машинам работать среди ночи, страдал глухотой, бедняга.