Цветок в пыли. Месть и закон - Владимир Яцкевич Страница 71

— Пора, — тихо сказал Джай.

Виру бодро вскочил с кровати, будто и не спал. Он подхватил сумку с необходимыми для дела мелочами и двинулся вслед за приятелем. Весельчак даже не раздевался, он лишь сменил голубую рубашку на черную, чтобы быть незаметным в темноте.

Друзья быстро пересекли двор и поднялись по лестнице. Джай раздвинул занавески, уверено вошел в комнату, направившись прямо к сейфу.

— Включи фонарь, — сказал он приятелю.

Виру нажал на кнопку и закрыл фонарик своей широкой ладонью, оставив лишь узкий луч, который он направил на замочную скважину. Джай некоторое время приглядывался, затем нашел среди отмычек подходящую и начал орудовать в замке, но безуспешно. Нетерпеливый приятель похлопал его по плечу и жестом попросил уступить ему место. Он начал возиться с каким-то хитроумным инструментом, похожим на рыболовный крючок, однако Джай толкнул его в бок. Виру хотел было возмутиться, но заметил, что приятель смотрит куда-то в сторону. Он взглянул в том направлении и увидел безмолвно стоящую женскую фигуру в развеваемой ночным ветром белой одежде.

Выпрямившись, словно нашкодившие мальчишки, они смотрели на бесшумно идущую Рахту. «Опять тюрьма!» — подумал Джай, представляя себе нары и решетки, кирки и лопаты, заждавшиеся их на каторге.

— Сейчас она вызовет людей и нас отвезут в полицию, — шепнул Виру.

Джай промолчал, но что-то вдруг подсказало ему: женщина не станет кричать. Она пришла сюда не за этим. Слишком спокойно ее бледное лицо, слишком много грусти во всем хрупком, но прямом девичьем силуэте, чтобы она вдруг завизжала, призывая слуг наброситься на воров, покусившихся на хозяйское добро, принялась обвинять вероломных гостей, презревших долг уважения к дому, приютившему их. Он совсем не знал эту юную вдову, живущую в доме инспектора, но почему-то нисколько не сомневался теперь, что она поступит с ними благородно, так, как они совсем не заслуживают. Никогда еще ему не было так стыдно за свои грешные поступки, за всю свою нескладную жизнь, как сейчас, пока он ждал, когда женщина наконец, разомкнет строгие уста. Она подняла руку и небрежным жестом бросила на стол тяжелую связку.

— Это ключи от сейфа, — сказала она равнодушным голосом. — Там лежат мои драгоценности. Мне уже не суждено их носить.

Виру и Джай переглянулись. Значит, эта женщина — невестка Тхакура, раз в его сейфе спрятаны ее украшения. По древнему обычаю родственники умершего мужа забирают у вдовы все ее кольца, браслеты, ожерелья — все до последней цепочки. Теперь они ей уже не понадобятся. В прежние времена вдова шла за своим мужем до конца, всходила на его погребальный костер, чтобы сгореть вместе с покойным в страшных мучениях. Сейчас такого не требуется, но вдова из высшей касты будет до конца дней своих носить траур. Она больше не имеет права выйти замуж, даже если овдовела в семнадцать лет.

Этой женщине было немного больше — и вот, жизнь ее фактически кончена. Что по сравнению с этим значит для нее потеря драгоценностей, денег и все того, что они с Виру могли бы украсть в этом доме!.. У нее уже отняли все, чем она могла бы быть счастлива, — такая юная, такая красивая…

— Возьмите и деньги, — сказала женщина, не глядя на них. — Может быть, тогда он перестанет доверять вам и откажется от своей затеи.

Она задумалась, словно совсем позабыв о существовании Джая и Виру. Потом поправила головное покрывало, бессильно уронила тонкую руку и пошла к дверям.

Через секунду женщина исчезла, будто растворившись в лучах занимающегося утра, окрасивших горы в нежнокрасный цвет крови.

Никогда еще Джай не чувствовал себя так плохо во время ограбления. Ему хотелось сгореть со стыда или, на худой конец, провалиться сквозь землю. Виру тоже отводил глаза в сторону.

— Что-то мне расхотелось грабить, — выдавил он, пытаясь шуткой сгладить неприятную ситуацию.

Джай раньше мало задумывался над тем, что он вор. Для него все было просто — честным трудом не заработаешь на роскошную жизнь в собственном дворце. Значит, почти все богачи — такие же воры, как и он, а значит, они просто делятся с ним частью награбленного. Но добровольно со своими деньгами никто не расстанется, поэтому надо взять самому.

Женщина посмотрела на него с презрением, и этот взгляд жег Джая, он был противен самому себе. Еще недавно он считал себя героем, любящим риск, играющим своей жизнью, а теперь почувствовал заурядным бродягой и вором, не достойным, чтобы порядочная женщина разговаривала с ним, как с равным. Она бросила ему ключи и предложила обокрасть сейф с ее вдовьими драгоценностями — большего унижения Джай не испытывал за всю свою жизнь.

— Ну, чего же мы стоим, — сказал Виру, — пошли отсюда.

Он двинулся к выходу, Джай вслед за ним, прихватив со стола ключи.

Вернувшись во флигель, Виру повалился на кровать лицом вниз, а Джай понял, что в эту ночь он не заснет.

Он послонялся по комнате некоторое время, не зная куда себя девать. Виру делал вид, что спит, и Джай не стал его тревожить, понимая, что друг тоже тяжело переживает ситуацию, в которую они попали. Потом достал из сумки губную гармошку и ушел с ней на веранду.

Он уселся на самый край и, опершись спиной о деревянный столб, принялся наигрывать обрывки каких-то мелодий, знакомых с детства. Так лучше думалось, а ему было о чем подумать. Что он все-таки сделал со своей жизнью, как дошел до того, что стоял сегодня жалким воришкой перед этой девочкой-вдовой?! Почему он так распорядился своей молодостью, своими лучшими годами, что в тридцать лет вынужден пережить страшное и вполне заслуженное унижение. Стоило ли жить ради этого?

Он вспомнил, как в семнадцать лет, потеряв накануне единственного близкого человека — мать, он пришел к Гангу и забравшись на могучую ветвь тысячелетнего дерева, далеко протянувшуюся над мутными водами, думал в отчаянии: а не нырнуть ли сейчас в эту святую для каждого индийца воду, как это делали до него тысячи других, чтобы обрести мокшу — полное освобождение от страданий земной жизни. Ведь Ганг уходит в небеса, а с ним попадает туда и его измученная душа. Ему казалось, что хорошо умереть в семнадцать, пока душа чиста, но была ли она чиста уже тогда? Разве не отравила ее страшная, испепеляющая ненависть к деду — тюремщику его матери, властителю его детства и юности, присвоившему себе право распоряжаться людьми, не спрашивая их согласия.

Он не решился тогда на самоубийство, но для побега у него хватило решимости. С берега священной реки он уже не вернулся домой. Голодный, без единой пайсы в кармане, он отправился в путь, который и привел его в дом господина Тхакура, чтобы этой ночью стоять у сейфа и проклинать себя, глядя на женщину, не произнесшую ни слова упрека.

Могло ли все в его жизни сложиться по-другому, спрашивал он себя не раз. Да, если бы не умер от эпидемии холеры его отец в двадцать семь лет, оставив уведенную им их брахманского дома красавицу жену и трехлетнего сына. Нет, если бы для достижения жизненного благополучия ему пришлось оставаться в доме деда после смерти матери. Он просто не смог бы выдержать той обстановки.