Бегом на шпильках - Анна Макстед Страница 76

— Я хотела все исправить, но он набросился на меня, а ты намекаешь, будто я сама хотела, чтобы все вышло именно так! Ты отвратителен, и если не веришь — можешь спросить у Саймона!

Энди делает шаг в мою сторону и шипит мне прямо в лицо.

— Если тебе хочется думать, что ты здесь ни при чем, — можешь так и думать! И можешь не сомневаться: я обязательно спрошу у Саймона. Нам с ним надо много о чем поговорить! Но запомни: ты совершила огромную ошибку, а расплачиваться за нее — Бабс. — Тут он перестает шипеть и тихим голосом добавляет: — Вот ты говоришь, что хотела все исправить, но, по-моему, где-то там, глубоко внутри, тебе хотелось чего-то совсем другого. И теперь тебе придется с этим жить. Что же до меня, то я ухожу — прямо сейчас. Вещи заберу в выходные.

С этими словами он рывком распахивает дверь и вылетает из квартиры, а я остаюсь стоять, тяжело привалившись к стене.

«Да, да, — мысленно оправдываюсь я перед собой, — я действительно хотела все исправить. Разве не так?» Мой череп сейчас напоминает яичную скорлупу. Сколько же во мне этой мерзкой зеленой гадости: той, что получает наслаждение от семейной драмы Бабс? Два процента? Но разве не все мы такие, пусть хотя бы чуть-чуть? Ну да, мы все желаем друзьям всяческих благ и успехов — но только пусть их удача не особо оттеняет наши собственные неудачи. Мы радуемся за них, когда они чего-то добиваются в какой-нибудь своей, узкой области: там, где мы сами ни на что не претендуем.

Значит ли это, что я втайне мечтаю увидеть, как рухнет семейное счастье Бабс? Нет! Может, мне хочется, чтобы она на своей шкуре прочувствовала, что же такое настоящее страдание? Теперь даже и не знаю. Может, и так. Но если так, то я вполне заслуживаю то, что получила.

Захожу на кухню, подтаскиваю стул к кладовке и достаю с верхней полки уже знакомую жестянку. После чего безрадостно скармливаю моему новорожденному гневу 4563 калории. Что, Бриджит Джонс, слабо? Комплекс вины обволакивает меня, словно густой туман. Я наказана, но не очищена.

В конфликтных ситуациях мужчины, согласно мнению одного известного эксперта, стараются как можно быстрее отступить в так называемую «пещеру», где и прячутся долгие часы, игнорируя мольбы своей бедной партнерши: выйти и объясниться. Робко шаркая тапками, они выползают на свет лишь после того, как наконец-то переварят и извергнут наружу мрачные и темные плоды своего внутреннего напряжения. Для себя я сделала вывод, что «пещера» — это эвфемизм для слова «туалет».

Так или иначе, но, похоже, в этом действительно что-то есть, так как после моей чудовищной обжираловки я вдруг начинаю чувствовать типично мужскую потребность запереться в ванной на целых полтора часа. Неподвижно сижу на полу, мечтая об избавлении, но не надеясь на него. Может, выпрыгнуть в окно? Тогда Бабс поймет, как сильно я сожалею о случившемся. Целую бесконечность мусолю этот сценарий, но, в конце концов, неохотно признаю, что самоубийство — в отличие от конфет и цветов — довольно неудачный способ напомнить о себе. Таким способом можно добиться лишь сожаления у всех остальных. Ой. Нет, все это как-то нехорошо. Зато теперь я понимаю, что и вправду разгневана.

Я настолько шокирована этим открытием, что все мое тело непроизвольно дергается, принимая оборонительную позицию, и я едва не ударяюсь головой о раковину. Гнев? Нет, это все же не про меня. Я не такая, как Франни. Вот Франни — злая. Она постоянно живет в состоянии гнева. Большинству людей, чтобы дойти до такого уровня агрессии, необходимо сесть за руль, а Франни достигает его без всякой посторонней помощи. Она из тех, кто сразу бьет в морду только за то, что на нее косо посмотрели.

Как-то раз она затащила Бабс на футбольный матч, в Саутгемптон, и вот на обратной дороге в Лондон они сидят в поезде, — по словам Бабс: «бухие в хламину», — и тут какой-то мужчина средних лет наклоняется к ним через проход и очень вежливо просит не шуметь. Слово «простите» уже готово сорваться у Бабс с губ, как Франни вдруг начинает орать — да-да, именно орать: «Были бы мы мужиками, ты бы никогда такого не сказал. Так что отвали! Понял, козел?!»

Вот это, я понимаю, злость.

Но я-то не такая. Я — хорошо воспитанная. Я — управляемая. Я держу себя в руках. По крайней мере, держала — до того момента, когда моя жизнь начала распускаться, словно дешевый свитер. Посмотрите на меня! Пожираю шоколад горстями как… э-э… моя мама. Презрительно кривлю губы. Когда в дело вступает шоколад, мамино чувство собственного достоинства моментально куда-то улетучивается. Она уже не может устоять. Как наркоманка. Помню, как однажды родители Бабс пригласили нас на ужин. С самого начала мама нарочито отказывалась от десерта, но потом, — подобно плохому плотнику, состругивающему с двери лишнее дерево, — срезала и отправила в рот девятнадцать «тоненьких щепочек» с шоколадного торта, после чего на тарелке осталась лишь одна «тоненькая щепочка». И тогда она воскликнула, обращаясь к миссис Эдвардс, съевшей всего один скромный кусочек под свой эспрессо: «Джеки! Тебе так повезло с фигурой!»

Не могу понять, как это вообще могло случиться со мной. Опираясь на ванну, прокручиваю в голове историю своего падения. Полное помешательство на еде, — и это после стольких месяцев строгого контроля потребления! Облом с Саймоном, затем — с Крисом, и вот теперь — с Энди. О господи, неужели все дело в мужчинах? Нет. Этого не может быть. Это не так. Фиаско с Саймоном — всего лишь примечание к моей дружбе с Бабс. Той, что дала трещину уже давно. Примерно в то время, когда Бабс познакомилась с Саймоном, а я села на диету. Злилась ли я тогда? Не помню, чтобы я что-то чувствовала. Разве что ошеломление. Жалость к себе в присутствии пары, столь беззастенчиво, откровенно, бесстыдно влюбленной друг в друга. И это притом что я была с Солом. Вполне приличным парнем, да, но вовсе не тем чувственным животным, что я мечтала видеть подле себя. А потом я встретила Криса — и это оказалось сродни пирсингу на языке, — и лишилась работы.

Как все запутано! И тем не менее, все, так или иначе, замыкается на Бабс. Что я чувствую по отношению к ней? Восхищение. Уважение. Любовь. Я обожаю Бабс. Вот только ужасно тяжело любить всем сердцем, когда тот, кого любишь, своей яркой, сверкающей жизнью лишь отчетливее высвечивает колдобины твоей собственной. Но, с другой стороны, это ведь только твоя проблема. А я взяла — и свою собственную проблему перенесла на Бабс. Дулась на нее. Как стыдно. Поступала с ней так, будто она передо мной в неоплатном долгу за то, что ее жизнь счастливее моей. Ну, зато теперь — благодаря моему поведению, — все стало как раз наоборот. Она думала, я на нее злюсь. Она так и сказала, когда отчитывала меня за мою худобу. Должно быть, я и вправду злилась на нее тогда.

Вжимаю голову в плечи, словно черепаха, прячущаяся в свой панцирь. Злость примитивна. Злость неприлична. Злость недостойна. Злость уродует лицо. От злости багровеют уши, кончик носа белеет, ноздри раздуваются так, что волоски вылезают наружу, злость выжимает из твоей кожи пот, — т. е. воду с мочой, — и получается, что ты вроде как обделалась всем телом. В злобе ты непроизвольно начинаешь плеваться, даже не замечая этого.