Мечтай осторожнее - Александра Поттер Страница 77

Блуждаю в лабиринте коридоров, пока мне не показывают дорогу к отделению реанимации. На пластиковом стуле перед входом, с сумочкой на коленях, сидит Розмари и смотрит в пространство перед собой: губы поджаты, челюсть напряжена, лицо безжизненно. Заслышав мои шаги, она поворачивает голову:

— Хизер… ну наконец-то.

Почему каждое ее слово в мой адрес неизменно звучит как обвинение? Вцепившись в сумочку, она встает с неуверенным видом — не знает, как меня приветствовать. Потом неловко целует в щеку. От нее исходит искусственный аромат, вроде освежителя воздуха.

— Где папа? — Не хочу называть его Лайонелом. Он мой отец. Моя плоть и кровь. Моя, а не твоя, думаю, с вызовом глядя на Розмари.

— В реанимации.

— Я хочу его видеть.

— Пока нельзя. Врачи…

— Врачи? Да что бы они понимали?! — взрываюсь я, вспоминая маму.

Розмари отшатывается.

— Хизер, пожалуйста… У твоего папы обширный инфаркт.

У меня перехватывает горло, и любовь к отцу оборачивается ненавистью к этой женщине.

— Как?! Как такое могло случиться? Ты живешь с ним, ты должна была о нем заботиться!

Я веду себя как последняя стерва. Розмари не виновата — никто не виноват. Но меня не остановить: обида и неприязнь, копившиеся все эти годы, закипают и выплескиваются через край.

Но лицо Розмари с нарумяненными щеками и напудренным носиком по-прежнему бесстрастно.

— Хизер, ты расстроена, понимаю… — Расправив юбку, она садится. — Я делала все, что могла. Как только ему стало плохо, сразу вызвала «скорую». Врачи попались опытные…

На плечи давит неподъемный груз, ноги подкашиваются, и я падаю на соседний стул.

— В «скорой» у него дважды останавливалось сердце. Его отправили сразу на операционный стол… — Розмари осекается, словно боится продолжать, и еще сильнее стискивает сумочку.

Мы обе молчим.

Беда, говорят, сближает, а нас она отбросила друг от друга еще дальше. Мы сидим бок о бок, сникшие, скрюченные на жестких пластиковых креслах, уткнувшись взглядом в больничные стены цвета засохшей горчицы. У нас один страх на двоих — но нас разделяет непреодолимая пропасть.

Лязганье железных дверей заставляет меня повернуть голову. К нам шагает немолодой мужчина в зеленой униформе хирурга.

— Миссис Хэмилтон? — Он смотрит на нас — сначала на одну, потом на другую.

Вот оно. Меня душит страх.

— Я мисс Хэмилтон, дочь.

Он протягивает мне руку:

— Я мистер Брэдли. Делал вашему отцу операцию.

Его голос становится все слабее — будто удаляется по туннелю. Все, что я слышу, — мое собственное дыхание, толчками рвущееся наружу. Этот звук похож на шум волн, которые накатывают на пляж в километре отсюда. Вот Лайонел учит меня плавать: сильные руки отца поддерживают меня за живот, а я, в ярко-оранжевых надувных нарукавниках, молочу по воде кулаками. «Хизер, я тебя не отпущу, не отпущу…» Но конечно, отпускает — и, неистово шлепая руками-ногами, я умудряюсь остаться на плаву.

Я и сейчас выплыву, говорю я себе, усилием воли возвращаясь в реальность. Розмари задает вопрос, которого я так боюсь.

— Как он?

— Операция прошла хорошо…

Выныриваю на поверхность. Боже, какое облегчение. Неописуемое, необъятное облегчение…

— Пришлось сделать ангиопластику, чтобы удалить тромб в коронарной артерии.

Розмари складывает ладони под подбородком, будто молится.

— В данной ситуации это абсолютно нормально, — продолжает хирург, и его густой баритон вселяет уверенность. — В настоящий момент он находится под действием успокоительного. Будем считать, процесс выздоровления уже начался.

Я стою неподвижно, будто замороженная страшным волнением последних часов.

В отличие от Розмари, которая разражается истерическими рыданиями.

— Спасибо вам, доктор, спасибо, спасибо…

Хирург бросает взгляд на меня. Вероятно, ждет, что я брошусь ее успокаивать, но я лишь тупо смотрю на мачеху. Никогда прежде не видела, чтобы она давала волю эмоциям.

— Для вас это такой шок… — Прервав неловкую паузу, хирург обнимает Розмари за плечи, осторожно помогает ей опуститься в кресло и делает знак проходящей мимо медсестре. — Все это тяжело, но надо крепиться. Вынужден вас предупредить — некоторая опасность еще существует. Первые сорок восемь часов после операции — критические, и ему понадобится вся ваша поддержка.

Подходит медсестра, и он жестом велит ей заняться Розмари.

— Мисс Хэмилтон? — Серые глаза доктора испытующе смотрят на меня, и на секунду мне кажется, что он меня осуждает. Но нет, он уже улыбается. — Хотите увидеть отца?

И я понимаю, что единственный человек, осуждающий меня, — я сама.

В палате полная тишина, если не считать слабого попискивания кардиомонитора. После резкого слепящего света снаружи здешний тихий полумрак почти успокаивает. Даже странно. Вокруг кровати в углу теснятся неведомые устройства, от которых тянутся трубки и проводки, поддерживающие в папе жизнь.

На цыпочках подхожу ближе и вижу его серое лицо.

Это не папа. Мой папа — великан и силач. Когда мы с Эдом были детьми, он мог разом подхватить нас на руки и кружить, пока не запросим пощады. Он неизменно приветствует меня медвежьим объятием, от которого трещат ребра. Он бесконечно любит искусство, хорошую кухню и саму жизнь. С момента моего рождения он окружал меня любовью, защищал и оберегал от невзгод, ничего не требуя взамен.

А на кровати я вижу лишь бледную сморщенную тень этого гиганта. Он стал таким уязвимым, хрупким.

— Я здесь, я с тобой, — шепчу, накрывая ладонью его ладонь и сжимая ее крепко-крепко.

Мир, в котором я жила до сих пор, исчезает. Дурацкие списки неотложных дел… Пустяковые заботы: как избавиться от целлюлита, что надеть, как найти мужчину своей мечты… Недовольство жизнью, стремление получить работу получше, денег побольше, бедра постройнее… Все это не имеет никакого значения.

Я держу родную руку, вглядываюсь в родное лицо. Я была дурой и эгоисткой, зря тратила время, жила мечтами — мечтами о разной ерунде. О глупостях, которые мне не нужны, которые, получив, тут же забывала. Я все принимала как должное — и не ценила того, чем обладала. А теперь могу все потерять.

Я прикасаюсь губами к его лбу. До сих пор желания были для меня частью повседневной жизни. Но это неправильно. Желания — священны. Это магия. Как сказала та цыганка с вереском? Обращайся с ним мудро — и твои заветные желания исполнятся. Но я поступала вовсе не мудро. Я была беспечна, безответственна и до безобразия глупа.

Но теперь все изменится.