Полюбить Джоконду - Анастасия Соловьева Страница 8

Я уже застегивала ботинки, когда из школы вернулась Елена.

— Мама! Какой у тебя вид!

— Какой?

— Прикольный! Почему ты не ходишь так каждый день?

— Потому что расфуфыриваться на каждый день просто смешно.

— А у нас химоза всегда так выглядит, и никто не смеется!.. Ты надолго?

— Да не очень… Сегодня же папа придет пораньше.

— Откуда ты знаешь?

— Слышала, как вы утром разговаривали… Поужинаете с ним.

И я уже собралась поведать дочери о своих подвигах на ниве кулинарии, но тут запищал телефон. Ленка сняла трубку и, сделав круглые глаза, передала ее мне:

— Тебя, мужик какой-то…

— Елизавета Дмитриевна, я у вашего подъезда.

— Иду.

— Мама, кто это?! — Ленкины глаза не желали сужаться.

— Да так. Знакомый, — бросила я, выбегая из квартиры.

Точнее, незнакомый. Аретова я не видела никогда.

У подъезда стоял серебристый джип. Словно встревоженная моим появлением, машина нервно мигнула фарами. Через мгновение так же настороженно встретил меня ее владелец. В сумерках я не могла рассмотреть его лица, но почувствовала пристальный взгляд, уловила нотку беспокойства в голосе:

— Здравствуйте, Елизавета Дмитриевна…

— Можно Лиза. А вас как зовут?

По телефону он назвал мне только фамилию.

— Александр Васильевич. Александр.

Я прикинула: лет тридцать пять — сорок. Значит, он человек моего поколения. И возможно, моей судьбы. Угодил по глупости в лапы к какому-нибудь Карташову и теперь раскатывает по его делам.

Нет, какая ерунда! У человека моей судьбы неоткуда взяться такому джипу! Скорее всего, Аретов принадлежит к высшим эшелонам этой организации — вращается на уровне «немецкого профессора». Даже, не исключено, его младший компаньон и будущий правопреемник.

Но если фигура подобного ранга задействована в операции, дело действительно очень важное… Для чего-то им понадобился этот художник? Зацепить компроматом его не удалось — и пришлось городить целый огород, с моделью, с портретом. А кстати, что я о нем знаю? На какой почве буду искать близости?

Но только я решила подробно порасспросить об этом Аретова, как ему позвонили на мобильный. Говорил он явно по делу, но о чем конкретно, я понять не могла. Материалы, клиенты… цветовые решения. Может, клиентами они называют людей, оказавшихся в ситуации несчастного художника? Тогда как истолковать его фразу: от подобных клиентов нет спасения? Они что, сами набиваются к ним? Может, и набиваются… Беспечные, доверчивые люди, не сознающие, что каждый миг мы живем на грани…

— …Скажите, а что за человек этот художник?

— Не сомневайтесь! — Показалось, он обрадовался моему вопросу. — Художник — мастер своего дела! В прошлом — блестящий, тонкий портретист. А ныне — серьезный иконописец… Его работы в известных московских храмах находятся. Так что выполнит заказ в лучшем виде.

— Ну а… вообще? — разочарованно спросила я: разговор развивался в каком-то непонятном направлении — я-то хотела услышать от Аретова нечто иное.

— И вообще он мужик нормальный! Веселый, компанейский… Сейчас, правда, у него в жизни не лучшая полоса…

«Ну, это, положим, вашими стараниями!» — последовал мой внутренний комментарий.

— …Но это все временные трудности.

— А я заметила: в жизни часто случается так, что временные трудности легко становятся постоянными. — И тяжелый вздох очень некстати вырвался у меня из груди — я ведь не собиралась откровенничать, просто хотела перевести беседу в нужное мне русло.

— Вы пессимистка?

— Да нет… Не совсем.

— Тогда откуда такие мысли? И вздыхаете как тяжело!..

Надо же, заметил! Психолог! Я опять принялась искать подходы к теме художника, но Аретов посчитал ее исчерпанной и непринужденно спросил:

— Давно вы служите в фонде?

— В фонде? — машинально переспросила я.

— Ну да. В «Обелиске», у Иннокентия Константиновича?

Иннокентий Константинович… Что-то знакомое… Да! Так Карташов называл «немецкого профессора».

— Что вы сказали? Иннокентий Константинович?

— Вы давно у него работаете?

— А вы?

— Я работаю в «Мебель-эксклюзив», — медленно начал объяснять Аретов таким тоном, каким обычно говорят с бестолковыми. — Главным художником! Иннокентий Константинович заказал нам написать ваш портрет. Сказал, что вы его сотрудница.

Почему же мне-то об этом он ничего не сказал?

— Да я, собственно, не сотрудница… Так, на общественных началах.

— Ясно. А чем занимаетесь?

— Почти ничем… Образование у меня медицинское, но я уже давно не работаю по специальности…

— Ошиблись дверью вуза? — спросил Аретов насмешливо.

— Нет, даже наоборот. Выбрала то, что надо.

— А почему же не стали работать?

— В общем, жизнь так сложилась… Ребенок, семья.

— У вас большая семья?

— Огромная!

— Понятно…

А на самом деле ничего не понятно! Если Аретов не человек Карташова, то чей же тогда?.. А ничей! Свободный человек. И художник… Им заказали написать мой портрет. Не ради портрета — ради выхода на портретиста. А Аретов его коллега. Но почему он принимает в этой истории такое активное участие? Созванивался со мной, теперь везет на машине? Наверное, действует как представитель фирмы. Он же главный художник! Главный художник и свободный человек…

Джип двигался с такой сумасшедшей скоростью, что скорость не чувствовалась вообще. Казалось, мы стоим на месте, а мимо проносятся кварталы обшарпанных домов, заводские корпуса, бетонные заборы, трубы, автозаправки.

— Что это за район? — спросила я.

— Варшавка.

— Окраина ада!

— А разве в аду есть окраина?

— Если есть, то непременно такая!

— Откуда Лиза все это знает? — иронично улыбнулся он.

— Ну, я так думаю… А почему вы так быстро едете? Это не опасно?

Он засмеялся:

— Хочу быстрее вывезти вас с окраины ада в преддверие рая.

— Где это, по-вашему?

— Вы же знаток такой географии!

— Я знаток географии, а вы за рулем. Куда мы с вами едем?

— Пока что ко мне домой, в Бутово. И заодно вы по своей шкале оцените это место.

Я сидел за столом у себя в кабинете. Вот уже несколько дней Гришка пишет парсуну, и трижды я возил Лизу на сеансы. И странное дело, я часто теперь вспоминал ее, точнее, сами мысли навязчиво приносили воспоминания о ней, ее присутствие. Это мешало мне, мешало работать, жить, быть самим собой, наконец, безучастным и холодным ко всему. Я раскрыл бумаги и снова увидел: я подъезжаю к ее дому, она выходит, садится рядом… Мы едем вдвоем, она говорит о чем-то, смеется (кажется, тоже радуясь встрече). И я беззаботно болтаю, смеюсь, мельком поглядывая на нее, но так, чтобы не обнаружить своей окаянной несвободы. Какая она, Лиза? Удивительно, но я в своих грезах никогда не вижу лица ее, а как бывает в снах, только знаю, что это она.