Дикие сердцем - Виктория Клейтон Страница 8

Я посмотрела на часы. Было половина восьмого утра. Ночь прошла ужасно. Время от времени я проваливалась в кошмарный сон. Просыпаясь, я с ужасом осознавала, что лежу на грязном диване в полуразрушенном коттедже в Дорсете, далеко от всех, кого знаю и люблю. Меня снова преследовал тихий, почти неуловимый звук. Кто-то насвистывал неизвестную мелодию. Я прислушалась — где-то вдалеке церковный хор начал утренние песнопения. Успокоившись, я опять погрузилась в дремоту, но тут же вновь резко привстала на диване. Я узнала знакомый мотив. Птицы не поют «Soave sia il vento». В церкви, как мне известно, эта мелодия также не пользуется популярностью. А может, мне просто померещилось?

Теперь, при свете дня, ночные страхи казались смехотворными. Я чувствовала себя разбитой. Во рту пересохло, ощущался неприятный привкус. Я не чистила зубы двадцать четыре часа. Тело ломило. Мне было холодно, только ногам под тяжестью мохнатого пса было более-менее тепло. Огонь в камине погас. Одинокие угли багрово мерцали в сером пепле. Я попыталась подняться. Пес недовольно зарычал, нехотя подвинулся и освободил мои ноги.

— Привет! — Влажные глаза вопросительно уставились на меня. Я почувствовала, что должна что-то сказать. — Разве твой хозяин не будет искать тебя? — Шерсть у пса была коричневого цвета с желтоватым оттенком и темными полосками вдоль позвоночника и за ушами. Его морда имела благородный вид, он чем-то напоминал льва. Судя по седине, пес был преклонных лет. Шерсть была длинной и довольно чистой. Животное не казалось брошенным. — Ты тоже хочешь пить? Пойдем, поищем на кухне.

Пес спрыгнул с дивана и побежал за мной. Я хорошо запомнила ступеньку на входе и низкую притолоку. В утреннем свете кухня выглядела более привлекательной. На покрытом паутиной комоде стоял фарфоровый сервиз. Рядом с небольшим черным очагом прислонился к стенке стол. Единственный кран нависал над плоской раковиной. Несколько чашек и тарелок стояли на столе среди сухих листьев, которые занес ветер сквозь разбитое окно. Очевидно, крестная Виолы покинула дом неожиданно.

Порыв ветра с улицы пошевелил сухие листья. Ветви дерева зашуршали по стене. Пес стал яростно чесать задней лапой за ухом. Обычные звуки казались грустными в заброшенном месте. Я пыталась представить женщину, которая когда-то стояла на том же месте, на котором сейчас стояла я. Как она жила, что ее волновало, о чем она думала? Чему радовалась, о чем грустила? Она ухаживала за садом, подстригала траву на лужайке, готовила еду, принимала гостей. Теперь только ветер обитает в ее доме…

То немногое, что знала о жизни в деревне, я почерпнула из книг. Сезонные праздники, матчи по крикету на зеленой траве, вечерние чаепития, игра в бридж или вист долгими зимними вечерами. Обязательные собрания прихожан местной церкви; разговоры о достопримечательностях и истории края в холле деревенского муниципалитета; рюмка шерри в компании соседей на Рождество.

На стене, слева от раковины, висело зеркало. Я стала рассматривать свое мутное отражение. Лицо было болезненно бледным. Под глазами — темные круги. Рыжие волнистые волосы спадали на плечи, как на картине художников Раннего Возрождения. Мне не понравилось, как я выгляжу. Я обожала налет романтичности у других, но сама предпочитала смотреть на мир ясными глазами. После суровых вчерашних испытаний волосы торчали в разные стороны, как лучи солнца на детском рисунке. Я пригладила их ладонью.

Смотрела ли крестная Виолы на себя в зеркало с тревогой? Пыталась ли она разглядеть изменения на своем лице? В самом начале болезни она еще должна была осознавать, что с ней не все в порядке: потеря памяти, затрудненность речи. Мне было страшно представить, что чувствует человек, который день за днем теряет частицу себя, замечает, как постепенно меняется окружающий мир. А его привычный образ в зеркале уступает место неизвестно откуда взявшемуся незнакомцу.

Я всегда была решительной и целеустремленной, но события последних недель превратили меня в растерянную нерешительную особу. Меня жутко пугала перспектива утратить контроль над собой. Бедняжка, очевидно, тоже этого боялась. Она утратила простейшие навыки, такие как обычный разговор по телефону или приготовление обеда. Она утратила все, что позволяло наполнить день. Каково это — на секунду прийти в себя и обнаружить, что ты выгуливаешь пса по улице в одной ночной рубашке?

Пес сидел у моих ног и преданно смотрел мне в лицо. В голове, как вспышка молнии, пронеслась мысль: «Так вот почему ты пришел ночью! Ты подумал, что она вернулась. Она была твоей хозяйкой, не правда ли? О, как грустно…»

Пес ткнулся влажным носом в мою ногу выше колена. Я наклонилась, чтобы погладить его. Странные люди, которые увезли его хозяйку, очевидно, попытались пристроить его к соседям. А хозяйку увезли далеко, в незнакомое суровое место, где она умерла в одиночестве… Я заставила себя остановить мрачный поток мыслей. Нервное напряжение и недостаток сна сделали меня слишком впечатлительной. Заржавевший кран никак не хотел поддаваться. Наконец он со скрипом уступил. Струя рыжей воды хлынула в раковину. Опавшие листья, которые лежали в раковине, закружились в водовороте. Через пару минут вода стала чистой и прозрачной. Я вымыла лицо, руки и шею и почувствовала себя гораздо лучше. Взяв со стола миску, я сполоснула ее, набрала воды и поставила на пол. Пес сделал несколько шумных глотков, а утолив жажду, отошел, облизываясь.

Я подняла миску и осмотрела ее более внимательно. По краям, на фоне нежной кремово-белой глазури, были нарисованы черные, красные и зеленые фигурки. Судя по работе, столовый сервиз был старинным. Я предположила, что он был изготовлен в XVIII веке. Благородное изделие мастера, жившего очень давно, выглядело несколько нелепо на фоне облупившихся стен. На оконных шторах были изображены птицы и цветы. Я с трудом разглядела узор под слоем паутины. Шторы висели неровно и были не очень аккуратно подшиты снизу. Вне всякого сомнения, их перешивали из штор большего размера. На столике рядом с раковиной стоял бокал на высокой ножке, судя по всему, старинный и очень дорогой. Я нашла тряпку и смахнула паутину со стенок бокала. Прекрасный рисунок — Юпитер, соблазняющий Венеру, — возник передо мной.

Все, что было в коттедже, включая посуду, принадлежало Виоле. Мне было интересно, испытывала ли она какие-либо чувства по отношению к своей крестной. Виола никогда не рассказывала мне о ней. Жизнь моей подруги была окружена дымкой таинственности. Ее вырастила и воспитала тетя. Мне ни разу не довелось слышать, чтобы Виола рассказывала о своих родителях, а я не хотела расспрашивать.

Мы с Виолой были знакомы с детства. Я хорошо помнила ее скромной худенькой девочкой с темными кудрявыми волосами. Моя мачеха дружила с ее тетей. Признаюсь, я до сих пор не могу понять, что связывало их. Мачеха занималась дизайном довольно большого особняка в Ричмонде, в котором жила тетя Виолы. Наверняка их дружба завязалась в то время. Из-за шестилетней разницы в возрасте мы с ее племянницей не были близки. Друзьями мы стали только в прошлом году, после того как случайно встретились на вечерних курсах по изучению творчества Ватто [5] и французской живописи. Разница в возрасте перестала быть такой заметной, мы сразу же понравились друг другу. Вчера, перед тем как отправиться на вокзал, я отослала Виоле записку, в которой было только три слова: «Опускаюсь на землю…»