Любовь и золото - Игорь Зарубин Страница 8

«И надо же было мне лезть в этот подвал, — думал он, бредя в кромешной тьме. — Прилег бы лучше рядом с лестницей. Ну, дал бы дворнику не пятак, а двугривенный. Или полтинник. Зато сейчас бы гулял по Москве, Кремль бы сходил поглядеть… А потом сел бы на поезд в Санкт-Петербург… Пообедал бы, как надо. А если я не выберусь из этого подземелья? Умру тут — как эти, в кандалах? И никто меня не найдет, пока не объявится еще один такой же дурень, который сюда полезет…»

Вдруг где-то вдалеке как будто послышались человеческие голоса. Никита замер, прислушиваясь. Да, это, несомненно, были люди. Ему даже показалось, что он слышит приближающиеся шаги. Но откуда? С какой стороны? Он плохо ориентировался в подземелье, поэтому ничего не оставалось, как кричать.

— Люди! Люди! Ау! — приложив ладони ко рту, прокричал Никита.

Голоса затихли. Шагов тоже не было слышно.

— Эге-ге! Люди! Сюда!

Никакого ответа.

Отчаяние охватило Никиту. Он бросился бежать по коридору.

— Люди! Лю…

Со всего разбега стукнувшись лбом о каменный выступ, Никита потерял равновесие и упал. Удар был весьма сильным. Ощупав лицо, Никита убедился, что из раны на лбу сочится липкая кровь. Он достал носовой платок и кое-как утерся.

Голосов теперь не было слышно. «Может быть, это мне все-таки почудилось?»

Немного придя в себя, Никита встал на ноги. Нужно было продолжать идти. Ко всем бедам теперь прибавилась еще одна — кровь, обильно сочащаяся из раны, застилала глаза, и приходилось то и дело утираться.

Вдруг в глаза ударил яркий сноп света, сразу ослепив Никиту. Инстинктивно прикрыв глаза рукой, он успел разглядеть две грязные физиономии со всклокоченными бородами.

Даже не успев обрадоваться такой долгожданной встрече, Никита почувствовал сильный удар чем-то тяжелым по голове и свалился как подкошенный.

— А пальтишко-то хоть куда! — Это было последнее, что он расслышал перед тем, как потерять сознание.

…Как-то так получилось, что Надежду похоронили совсем рядом с могилой матери Сергея. Опрятный, маленький гроб опустили в твердую промерзшую землю. Несколько взмахов лопатами, и появился ровненький холмик. На него упали искусственные цветы и мохнатые снежинки. Зарыдали школьные подруги покойной. Анастасия Егоровна покачнулась. Ее бережно подхватили под руки.

Сергей расплатился с могильщиками, попросил у них закурить.

«Вот и все… — думал он, затягиваясь терпким табачным дымом и жмурясь от не по-осеннему яркого солнца. — Вот и все…»

…Кротов порывисто поднялся с кушетки, когда на больничной лестнице послышались шаги. Знакомая сестра умело несла на руках два беленьких кулечка.

— Принимайте свое богатство, — она выдавила из себя натянутую улыбку.

«Профессиональная привычка», — отметил про себя Сергей.

Он чуть подался всем телом вперед и, склонив голову на плечо, как это делают собаки, рассматривая что-то странное и незнакомое, заглянул в кулечек, опоясанный красной лентой.

Два серо-голубых глаза внимательно изучали его лицо, скользя младенчески-заторможенным взглядом по лбу, по носу, по подбородку. Розовая скукоженная рожица была сосредоточенной, сумрачной, будто чем-то недовольной.

— Сладкий ты мой, — выдохнул молодой отец.

В ответ малыш улыбнулся (Сергей так решил) и, причмокивая пухлыми губками, пустил слюну.

Содержимое второго кулечка, стянутого синей лентой, было точно таким же. Та же рожица, те же ярко-голубые глаза.

— Как же я вас различать-то буду? — Сергей уложил малышей в коляску, подаренную ему ребятами из автопарка.

— По характеру, — пожала плечами сестра.

И, словно в подтверждение ее слов, «синяя лента» вдруг разразилась жалобным, неутешным плачем.

— Я же говорила, — улыбнулась сестра. — Этот плакса, а тот, ишь, улыбается.

— Спасибо… — Сергей попытался сунуть сестре пятерку, но она запротестовала.

— Самому пригодится. У тебя теперь вон сколько ртов. — И, проводив Кротова до дверей, сказала, прощаясь: — Удачи вам, папаша… Держитесь.

— Я продержусь, — заверил ее Сергей.

Анастасия Егоровна и Кротов продолжали ютиться в маленьком домике с зеленой крышей. Они вместе вели хозяйство, вместе растили близняшек, вместе горевали, когда кто-то из малышей болел, и радовались, когда наступало выздоровление. Они не жили душа в душу, но и не враждовали. Они, так сказать, вынужденно мирились друг с другом, запрятав взаимные претензии в самые укромные уголки души. У них теперь не было собственных жизней — они жили ради младенцев.

Надежда заранее придумала имя для будущего ребенка, будто предчувствовала, что не сможет сделать этого после родов. Виктор — если родится мальчик, Ангелина — если девочка. Появление на свет близнецов стало для Кротова полнейшей неожиданностью. Он долго ломал голову, перебирая в уме все существующие имена, но выбрать из них самое подходящее так и не смог. На помощь пришла теща.

— Вадимом назовем, — сказала она.

Кротов не стал спорить. Так и записал в метриках — Виктор и Вадим.

Сестра оказалась права — одинаковые на лицо, мальчишки оказались совершенно разными по характеру. Виктор все время плакал, не утихая ни днем, ни ночью. Сергею казалось, что малыш хнычет даже во сне. Он плохо кушал, его крохотные ручонки были усыпаны блямбочками диатеза.

У Вадика диатеза не было и в помине. Зато он обладал зверским аппетитом и замечательной способностью молчать. Вадик очень любил сосать пустышку и трясти погремушкой, а когда чуточку подрос, не отказывал себе в удовольствии швырнуть этой погремушкой в бабушку.

— Экий бандюга, — ласково, с необычайной нежностью в голосе, говорила Анастасия Егоровна, целуя Вадика. — Ох, и намучаемся мы с тобой, раз уж сейчас такое вытворяешь. В любимую бабусю! Погремушкой! Ой, ладушки!

И Вадик, понимая, что им восторгаются, что он вызывает у всех одно лишь восхищение, начинал смеяться и хватать розовыми пальчиками Анастасию Егоровну за крючковатый нос.

А Витенька все плакал и плакал, будто получал от этого удовольствие. Или же понимал, что у него уже никогда не будет матери?

— Эх ты… — говаривал Сергей перед выходом на работу, проведя очередную бессонную ночь у кроватки Витеньки. Потом брал на руки хнычущее существо и, устало улыбаясь, промурлыкивал: — А еще победитель…

Два дня шли на полных парусах, даже не заглянув в трюмы захваченного галеона.

Это были трудные два дня — мало кто спал на «Золотой лани». Под всякими предлогами моряки тянулись к корме, чтобы убедиться, что трофей послушно следует за кораблем.