Волосы Береники - Вера Колочкова Страница 8

— Значит, так, девонька. Я тебе все сказала, и ты меня услышала. Иди домой, не надо больше сюда приходить. И не ищи Антоху, не надо, не рви сердце ни ему, ни себе. Дома наплачься как следует и забудь. И живи дальше. Не ты первая — не ты последняя. Главное, помни, что все, что ни делается, все к лучшему. Поняла? Или еще раз повторить?

— Я поняла, не надо повторять. А когда… когда у него свадьба, Людмила Сергеевна?

— Свадьба там будет, в Мюнхене.

— А когда он улетает?

— На днях. Все, Ника, все. Ничего уже не изменишь. И не пытайся Антоху найти, его нет в городе. Маринка его в Питер увезла, романтики ей захотелось, видишь ли. Все уже решено, все идет своим чередом. И ты живи своим чередом.

Ника не помнила, как дошла до дома. Открыла дверь, шагнула в квартиру, закрыла за собой дверь на все замки и сползла по ней вниз, опустилась на корточки. Да, все шло своим чередом. Чередом, чередом.

Слово какое странное, будто молотом бьет в голове. Чере-доммм! Чере-домм! Узнать бы на самом деле, что это значит — чередом…

Это без Антона, что ли? А если у нее не получится? Если Антон везде в ней живет — в сердце, в душе, в голове, в каждой жилочке, в каждой клеточке? Если каждая мало-мальская мыслишка связана с его именем? Каким тогда, к черту, «чередом»?

И плакать не получалось, слез не было. Наверное, если бы можно было выплакать из себя Антона, тогда бы получилось жить дальше. А так… Может, ну ее к черту, эту жизнь? Встать, пойти на кухню, пошуровать в коробке с таблетками… После мамы много таблеток осталось. И снотворное там тоже было. Во сне легко умирать… Раз-два, и ты у мамы в объятиях, а в голове ни одной мысли нет, в которой бы Антон присутствовал. И нигде его нет, ни в жилочке, ни в клеточке.

Ника поднялась на ноги и, не снимая босоножек, прошла на кухню. Коробка с лекарствами была на своем месте — в кухонном шкафу. Ника достала ее, опрокинула содержимое на стол, принялась перебирать шуршащие в пальцах блистеры. Торопилась отчего-то. Наверное, боялась в последний момент передумать. И вздрогнула от звонка в дверь.

Кто это?

Надеждой обожгло горло: Антон? Передумал жениться на неизвестной Маринке, передумал ехать в Германию и торговать машинами вместе с папой невесты?

На ватных ногах Ника пошла в прихожую, открыла дверь. За дверью стояла Томка, смотрела на нее настороженно.

— Ник, ты чего? С тобой все в порядке? Я у тебя никогда такого лица не видела… Выглядишь как рыжая смерть с косой.

Ника молча повернулась, ушла на кухню. Томка хмыкнула, пожала плечами: простите, мол, шутка не удалась. Вошла в прихожую, захлопнула за собой дверь, поплелась вслед за Никой. Увидев рассыпанные по столу таблетки, отпрянула, затараторила испуганным шепотом:

— Ты… Ты чего это? С ума, что ли, сошла? Да что у тебя случилось, Ник? Говори, не молчи, я боюсь!

— Не бойся, Томка. Все идет своим чередом. Чередом, понимаешь? Антон женится и уезжает жить в Германию, а я вот… Я к маме хотела… Все своим чередом.

— Щас как дам по рыжей башке, так и будет тебе чередом! Совсем обалдела, что ли, дура несчастная? Да чтобы из-за какого-то Антохи! Да кто он такой вообще? Тоже мне, любовь с фигой в кармане!

— Почему же с фигой… Не с фигой…

— А тебе говорю — с фигой! Потому что у твоего Антона ничего за душой, кроме фиги, не имеется! Ну что ты к нему так прилепилась, а? Что тебе с него? Он же типичный нищеброд, типичнее некуда! Всю жизнь бы тебя килькой в томате угощал, а хлебом с маслом по празд-никам!

— Я люблю его, Томка. Я всю жизнь его любить буду. Я и на кильку согласна, и на хлеб. Тебе не понять, наверное.

— А вот это ты правильно сказала, мне точно не понять. И хорошо, иначе бы я от самой себя сдохла. Да чтобы я в какого-нибудь охламона за просто так влюбилась, ага! Да с чего ради? Нет, меня на романтику не возьмешь, я на жизнь трезво смотрю и тебе советую. Вместо того чтобы таблетки жрать, нашла бы Антохе замену повыше качеством, и все дела! Тебе свою жизнь надо устраивать, поняла? Вверх ползти надо, а не вниз, потому что у нищеброда и жена тоже получается нищебродка, а если повыше качеством, то совсем другой расклад выходит, поняла? Ой, дура ты, Ника, ну какая ты дура!.. Даже не ожидала от тебя, честное слово…

Томка говорила и торопливо собирала в коробку блистеры со стола. Потом попыталась выбросить коробку в мусорное ведро, но та никак не входила, и Томка высыпала все ее содержимое в свою объемную сумку, пробурчав себе под нос:

— Пойду потом, по дороге выброшу. А ты не сиди и не раскачивайся, как идиотка, а слушай меня. Ты хоть помнишь, что я тебе говорила?

— Да, помню. Ты говорила про нищеброда и нищебродку. И что я дура, ничего в этой жизни не понимаю. Я это уже слышала сегодня, Томка. Мне Людмила Сергеевна примерно это же самое говорила.

— Ну так и правильно. А что делать, моя дорогая? Ничего, переживешь душевную ампутацию, зато живой останешься. Глядишь, и дорога другая откроется, более прямая и комфортная. Я вот, к примеру, ступила уже на такую дорожку. Познакомилась тут с одним. У него папа какой-то важный функционер, в загранкомандировки ездит. Завтра на свидание пойду. А хочешь, вместе пойдем? Я попрошу, он друга прихватит.

— Нет, Томка. Никуда я не пойду. И вообще… Ты бы шла домой, а? Мне надо одной побыть.

— Ага! Я уйду, а ты опять сдуру наворотишь чего-нибудь. Из окна сиганешь, к примеру.

— Не сигану. Квартира на втором этаже. Правда, Томка, иди. Я так устала и ослабела, не соображаю ничего. Мне поспать надо, наверное.

— Вот она, человеческая неблагодарность во всей красе. Я тебя, можно сказать, от смерти спасла, а ты меня гонишь. Даже «спасибо» не сказала.

— Спасибо, Томка.

— Ладно, иди ложись. Я подожду, когда ты уснешь, потом уйду.

Ника послушно встала со стула, ушла в комнату. Бухнулась на диван, водрузила на голову подушку. Томка заглянула в комнату, сказала что-то. Не слышно уже было. И слышать не хотелось. Вообще ничего не хотелось… Ника проваливалась в темную дурную дремоту, и ей казалось, что из нее она уже никогда не выкарабкается обратно. А может, наоборот, она летела вверх так, что дух от страха захватывало? Страшная карусель, вот-вот разгонится и выбросит на повороте… И пусть… И хорошо, что выбросит…

Когда проснулась, за окном было, судя по всему, позднее утро. Ника подумала, что наверняка на работу проспала. Надо было вставать и начинать жить новой жизнью. То есть нужно было начинать новую жизнь в той самой яме, куда ее накануне выбросила страшная карусель. Жить без Антона. Без любви. Без надежд на счастье. Хотя почему без любви? Любовь-то как раз никуда не делась. Это ей еще предстоит — отрезать себя от любви. Ампутировать, как давеча сказала Томка. Потом ждать какое-то время, пока рана не заживет… А может, она никогда не заживет. Есть такие раны, которые никогда не заживают, как трофические язвы, и человек живет с ними, но на самом деле вовсе не живет, а мучается, и скрывает от людей свою болезнь, как умеет. Значит, она тоже будет жить и мучиться. И скрывать. И надеяться, что все-таки заживет когда-нибудь.