Моя навсегда - Татьяна Веденская Страница 8

– Ну и чего страшного? – пожал плечами Митя.

– В том-то и дело, что ничего страшного. Но, с другой стороны, это-то и страшно, что приходится цепляться за воздух, чтобы удержаться, не упасть в пропасть, но все равно летишь куда-то, и ничего невозможно изменить. Бедность – не порок, она – болезнь, хроническая, как артрит. Вроде можно с этим жить, но болит, ноет, спать не дает, и сделать вроде что-то можно, но непонятно, что именно. И все дорого, все эти процедуры.

– Ты откуда все это про артрит-то знаешь?

– А, это… Бабушка мучилась на старости лет. Да неважно. А мама у меня, знаешь, всю жизнь пыталась потом выкарабкаться из этого – из домашних заготовок, копеек пересчитанных и отдыха на даче у знакомых, не за просто так, а за то, чтобы она там все эти огурцы-помидоры и клубнику пропалывала, поливала, удобряла. Однажды у нас чайник сломался, так она разревелась, словно родственника потеряла. Чайник, блин, электрический. У нее подруга однажды заняла три тысячи и не отдала, так мама мучилась, наверное, полгода, прежде чем попросить обратно. А та удивилась, такая, говорит, это же такие копейки. Мама на нее раскричалась, чтобы та валила и больше никогда вообще не звонила. А они дружили еще со школы. Теперь вот не дружат. Что смотришь-то, а?

Я разозлилась, главным образом на саму себя, на неожиданное признание и на то, как я, на самом деле, ненавижу даже мысль, что и у меня ничего не выйдет. Страшный сон, кошмар, от которого я просыпалась в холодном поту. У меня ничего не получится, и мама будет вечно рыдать над сломанным чайником.

– А отец? – спросил вдруг Митя.

Вопрос вдруг оглушил меня, словно удар, словно пощечина. Я нехорошо улыбнулась и сощурилась.

– А что отец? Отец-то тут при чем? Понимаешь, ведь он ей никогда ничего не обещал. Он вообще-то считает, что я – не его дочь.

– Господи, это-то почему? – опешил Митя.

– Да потому, что так удобнее, как ты не понимаешь? Если я не его дочь, значит, он меня и не бросал. Никто не хочет жить с грузом вины, никто не хочет бросать ребенка. Кто-то может просто об этом не думать, кому-то удается найти другие оправдания, а нашему с мамой женатому козлу комфортнее жилось с мыслью, что его, бедного, обманули и обидели и ребеночек не его. Правда, ДНК-тест делать не стал. Хотел, даже требовал, кричал на мать, когда та пришла с ним говорить обо мне. Она ему тогда сказала: делай любые тесты, только давай помогай. С женой помирился, она тебя простила – понимаю, поздравляю, молодец. Разбивать ячейку общества не буду. Но дочь… В общем, до тестов дело так и не дошло.

– А в суд? – поинтересовался Митя.

– Да не пошла мать в суд. Она растерялась, знаешь. Она у меня ранимая, как эта… Русалочка, будь она неладна. Я-то не знала этого ничего, она все детство рассказывала, что отец умер, чтобы я, значит, росла полноценной. А я думала, почему у меня нет даже фотографий, почему нет могилы, бабушки-дедушки нет. Наверное, шестым чувством я уже догадывалась, что все куда банальнее, но не спрашивала. Русалочки – их лучше не спрашивать, они, чуть что, в пену превращаются. Ты понимаешь, она ведь – золото. Она поблекла, потухла от всего этого, ее бы протереть с нашатырем, бриллиантов бы, она бы засияла. У меня детство было – как перина из облаков, понимаешь? Я не представляю, как он мог ее бросить! Но еще больше меня бесит, что после всех этих лет, сидя в поликлинике на этих чертовых картах, она все равно продолжает витать в облаках и ждать прекрасного принца на коне и с запылившейся туфелькой. Ассоль, блин. Да в мире не хватит красной парусины на всех Ассолей.

– Ты не веришь в любовь? – спросил он серьезно, без шуток, с каким-то даже одобрением.

Неудивительно, учитывая, что его только что бросила девушка, невеста, которая изменила ему и как бы случайно прислала свои фотографии, сделанные другим мужчиной.

– Почему не верю? – усмехнулась я. – Очень даже верю. Только нужно при этом и головой немножко думать, знаешь ли. Не стоит верить в сказки. Я – за то, чтобы любовь приносила пользу, стабильность и благополучие. Если вдуматься, не так уж удобно ходить в хрустальных туфельках. Сам подумай, какие они будут жесткие, как кандалы.

– Знаешь, это даже странно, – произнес вдруг он после длинной паузы.

– Что странно? – удивилась я. – Хрустальные туфли? Это да.

– Что ты сказала… вот это. Что больше всего боишься прожить жизнь, как твоя мать.

– Почему странно?

– Я меньше всего хочу походить на моего отца, – ответил он и нахмурился, словно увидел на горизонте растущий ядерный гриб.

– А что не так с твоим отцом?

– Все не так с моим отцом, – зло ответил Митя, и я решила, что знаю, о чем он говорит.

– Он от вас тоже ушел? – спросила я.

Людям свойственно верить в то, что их беды – общие беды и их страдания разделяют остальные. Впрочем, оттого что мой отец меня не признал, я никогда особенно не страдала.

– Ушел? – холодно усмехнулся Митя. – Только не так быстро, как хотелось бы.

– В смысле? – искренне поразилась я формулировке.

– Неважно. Да, он ушел – и слава богу.

– Почему – слава богу?

– Потому. Слушай, не надо. Я вообще не хочу о нем говорить, – он поднялся и потянулся за бутылкой, в которой осталось чуть меньше половины. – Я с ним не общаюсь и не собираюсь. И плевать хотел на то, как он живет. Знаешь, когда люди говорят, что родителей не выбирают, они обычно имеют в виду, что с ними как-нибудь не так обращались, обижали, не покупали машинку. Но я имею в виду набор генов, которые мы получаем от них, от родителей. Что бы ты ни делал, как бы ни старался, от родительских генов не избавиться.

– Многие бы хотели, знаешь ли, такие гены. Серые глаза, высокий, улыбка, как у кинозвезды с похмелья.

– За комплимент, конечно, спасибо, но я не об этой же ерунде! – с сарказмом бросил он, и я нахмурилась.

Вдруг молнией мелькнула мысль – болезни. Генетические мутации. Что-то не так с генами.

– Если бы у меня были сомнения, я бы, знаешь, сделал тест ДНК, но только я похож на него как две капли воды, и это не самая плохая внешность на свете. Но ведь такое сходство – оно же не может быть только внешним. Значит, даже если я этого не ощущаю, у меня такое же внутреннее устройство, как у него. Я мыслю так же, в моем мозгу нейроны бегают по тем же линейкам, решения я буду принимать такие же и испытывать чувства так же, как и он. Я могу бороться с этим, но нельзя победить свою ДНК.

– Ты его ненавидишь, – тихо сказала я.

Митины серые глаза вспыхнули. Он посмотрел на меня, словно хотел что-то рассказать, но не смог. Замотал головой.

– Ненавижу? Да, конечно. Еще одна эмоция, которой не избежать. Впрочем, наверное, мы все кого-то ненавидим. Ты – свою мать.

– Нет, ты что! Ни в коем случае. Я не ненавижу, я люблю ее и еще больше жалею. Не в хорошем смысле, потому что жалость – всегда скрытое презрение, а ненависть – честная и прямая… как пояс шахида.