Бегом на шпильках - Анна Макстед Страница 82

— Я забыл свой утюг, — объявляет Энди фальшиво-бодрым голосом, обращаясь к дверному косяку. — Не думал, что ты уже дома. Хотел просто забрать — и уйти. И еще, я забыл вернуть ключи.

Пошире приоткрываю дверь. Он входит. Лимонный лосьон, мятая футболка, мятые джинсы. Похоже, и вправду забыл свой утюг. Видно, что ему хочется поговорить, но я не желаю его слушать. Поэтому начинаю быстро тараторить:

— Я еще не говорила с Бабс, кстати, она только что звонила, я бы рассказала ей все, но она не дала мне возможности. Они улетают в Прагу.

Очень хочется добавить: «И, пожалуйста, не смотри на меня так».

Энди засовывает руки в карманы. Он выглядит таким же счастливым, как муравей, попавший в осиное гнездо.

— Я поговорил с Саймоном, теперь чувствую себя как баран. Я…

— Ты говорил с Саймоном? — вскрикиваю я, ужасно довольная, что не я одна такая, из кого в моменты раздражительности выскакивают неуклюжие слова.

— Да уж. — Энди вынимает руки из карманов и начинает вертеть вылезшую из джинсов нитку. — Меня чуть не стошнило. Так и хотелось врезать ему между глаз. — От изумления у меня чуть брови не отрываются от головы. — Но я сдержался, — добавляет он. — Ты же знаешь Бабс. Если она посчитает, что он заслуживает хорошей взбучки, она сама ее ему устроит.

— Так Бабс все знает? Но как же, мы же только что, и она… она ничего…

— Нет-нет-нет, господи, я ничего ей не говорил! Саймон сам собирается ей все рассказать.

— Когда? — Я изо всех сил стараюсь не поддаться непреодолимому желанию громко заорать: «Ааааааааааа!»

Энди выпячивает нижнюю губу.

— Сказал, что при первой же возможности. Наверное, сегодня вечером или в выходные.

Каждое слово он произносит так, будто не желает с ним расставаться. Он ведь даже понятия не имеет, в чем соль всей этой истории. Чувствую себя простофилей-смотрителем из зоопарка, пытающимся заставить шимпанзе поделиться бананом. Крепко сжимаю кулаки, чтобы не устроить ему хорошую встряску.

— Так он… он… — прикуриваю сигарету и делаю глубокую затяжку, — ты случайно не знаешь, что он собирается рассказать ей обо мне?

— Он собирается сказать Бабс, что был пьян и стал приставать к какой-то женщине в баре. Он думает, что так будет лучше. Мне кажется, это не лишено смысла. Саймон считает, что кого конкретно он целовал — к делу не относится.

Типично по-мужски. Мне это нравится. «К делу не относится»!

— Если, — Энди кивает в мою сторону, безуспешно пытаясь улыбнуться, — ты сама захочешь рассказать Бабс остальное — что ж, это твой выбор. Саймон признался, что виноват. Он рассказал, что произошло. Это было просто омерзительно! Он сам себе противен. И не только из-за того, как отвратительно он обращался с Бабс. Ты, кстати, могла запросто привлечь его к суду за оскорбление действием! Он прекрасно это знает. — Тут Энди в первый раз смотрит мне прямо в глаза. — Я, правда, очень сожалею, Натали, что накричал на тебя. Прости. Это все Франни, нагородила черт-те чего. Я… ну, в общем, я не за утюгом пришел.

Я испускаю долгий — спасибо пилатесу — вздох облегчения и отвечаю милостивым тоном:

— Ладно, я не сержусь. Но ты действительно полагаешь, что Саймон… что у него все это серьезно? Бабс будет очень, очень обижена. Для нее ведь станет трагедией, если…

Энди вздыхает.

— Я не знаю. Он сказал, что настроен очень серьезно. Сказал, что просто испугался семейной жизни. А теперь надеется, что она даст ему шанс начать все сначала. Что тут скажешь? Конечно, он полный урод, но я не могу вмешиваться в их дела, и так уже влез. Не могу же я заставить его вести себя хорошо, хотя, если честно, у меня руки чешутся. В общем, они взрослые люди. Сами разберутся.

— Ну… Наверное, ты прав.

Наступает довольно продолжительное молчание, во время которого я размышляю: «Да уж, ну и натворила ты дел. В общем, считай: тебе крупно повезло, что вышла сухой из воды. А теперь оставь их в покое».

Неуверенно улыбаюсь, проверяя свою догадку: он на меня больше не сердится. Чувствую, что надо что-нибудь сказать, но Энди меня опережает:

— Да, кстати. В тот день. Когда я собирал свои вещи. Тебя искала какая-то женщина. Генриетта.

Хмурю брови в раздумье.

— У меня нет знакомых Генриетт. А как она выглядела?

Энди широко улыбается.

— Очень энергичная. Настоящая аристократка. Ржала как лошадь. Практичная юбка, куртка-«барбур», розовый джемпер и брошь.

— Брошь?! — восклицаю я, не веря собственным ушам. — Сколько же ей лет?

Энди морщит нос.

— Даже не знаю — слегка за тридцать?

— Слегка за тридцать? А по твоему описанию — так скорее сильно за пятьдесят. Не похожа ни на одну из моих знакомых. Даже ни на кого из маминых подружек. Она спросила меня по имени?

Энди едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

— Вообще-то нет. Точно — нет, — говорит он. — Но она тебя знает.

— Откуда?

— Ты знакома с ее братом.

— Неужели?

— Судя по всему, — продолжает Энди, — этот брат не очень-то утруждает себя звонками домой.

«Мама с папой ужасно волнуются. А при папином-то давлении все вообще может кончиться ужасно. Ужжасно.» Твой был одним из двух адресов, что он ей дал. Она приехала в город на ярмарку народных ремесел. Думала сделать ему сюрприз.

— На ярмарку народных ремесел? И я знаю ее брата? Может, она этажом ошиблась?

— Не-а, — отвечает Энди, который явно находит мое замешательство уморительным. — Не ошиблась.

— Ладно, — говорю я, прекрасно зная, что надо мной издеваются. — Давай лучше вернемся к ее брату, которого якобы я отлично знаю. Как его зовут?

Энди разбирает смех. Он смеется так сильно, что целую минуту не может ничего выговорить.

— Его зовут… — Снова давится смехом. — Крис.

— Крис? — Тут уже начинаю хохотать и я… — Крис… Монстр Крис?!

— К счастью, об этом я понятия не имею.

— Но, — давлюсь я, — но… но… Крис… он же…

— Да-да, тот самый Крис: «мой старик горбатился на шахте, мать стояла на раздаче в школьной столовке, а сам я родом из Манчестера, из работяг, хочешь сосиску к чаю?!» — грохочет Энди. — Давайте же назовем его настоящее, столь приятно ласкающее слух имя… — Энди отбивает чечетку, как это обычно делают в ток-шоу, словно возвещая о прибытии новой звезды, — Криспиан!

Мы всё хохочем, сначала смущенно, затем все громче и громче. Оказывается, это ужасно заразно — как ветрянка. Мы хохочем так оглушительно, что в какой-то момент я вдруг чувствую, как жалко будет останавливаться. И еще, мне не хочется быть первой, кто нарушит компанию. Не перестаю думать об одном нацистском генерале, который как-то, на очередном партийном митинге, приветствуя вместе с остальными Гитлера бурными, продолжительными овациями, после двадцатиминутного стояния решил, что его ладоням уже больно, что всему есть предел, — и сел. Нет, я вовсе не хочу сказать, что, прекрати я кудахтать, Энди поставит меня к стенке, просто мне не хочется его обижать.