Песня сирены - Виктория Холт Страница 84

Понемногу я начала выезжать на конные прогулки, но недалеко, потому что быстро уставала, но когда я входила в конюшню и Томтит начинал тереться о меня носом, всхрапывать и всем своим видом показывать, как он рад меня видеть, во мне снова рождалось желание проехаться, хоть немного. А как он закидывал назад свою голову и каждой клеточкой своего тела выражал неуемную радость, когда я седлала его, поэтому я решила, что снова буду ездить на нем… ради самого Томтита. Я так плохо обошлась с ним той ночью: бросила его дрожать на холоде, а сама направилась в тот «запретный лес». Я забыла о нем, хуже всего так обращаться с животными.

Но Томтит не таил на меня зла. Когда я в первый раз подошла к нему, полная раскаяния, он ясно дал мне понять, что не помнит моей небрежности по отношению к нему. Злоба? Ничего подобного, лишь искреннюю привязанность друг к другу, как и раньше, испытывали мы.

Теперь я часто каталась, и, выехав за пределы поместья, я отпускала поводья и позволяла Томтиту нести меня, куда захочет. Никогда он не кидался в галоп, лишь иногда ускорял свой шаг — он обращался со мной очень бережно. А когда я уставала, то наклонялась к нему и говорила: «Отвези меня домой, Томтит», и он сворачивал со своего пути и короткой дорогой направлялся домой.

Думаю, мои родители были бы очень обеспокоены, возьми я на прогулку другую лошадь. Они частенько поговаривали: «С Томтитом ей ничего не грозит, он позаботится о ней». Он был прекрасным конем, мой милый друг Томтит!

То утро, когда я, как обычно, спустила поводья, он привез меня к Эндерби-холлу, и мною вдруг овладело странное желание посетить могилу Бэлл.

Я спешилась, что было весьма необычно, потому что, как правило, я старалась не слезать с лошади, пока не вернусь в конюшню. Привязав Томтита, я шепнула ему: «На этот раз я не забуду о тебе, я скоро вернусь» и пошла в лес, который я про себя называла «запретным». Каким другим казался он теперь! Мрак рассеялся, а над холмиком, что был могилкой Бэлл, ярко пламенели розы.

Теперь это был розарий моей матери, где большая часть кустов была уже срезана. Он был очень красив — настоящий оазис в сердце великой природы. Там, где когда-то властвовала тьма, теперь царили розы.

Я постояла несколько минут, думая о Бэлл, чье любопытство привело к смерти, — милая Бэлл, она была такой прекрасной собакой, такой дружелюбной. Ее смерть, наверное, была быстрой, и теперь, когда я знала, что именно произошло, я не могла винить своего отца.

Я повернулась и направилась обратно, туда, где оставила Томтита, но тут мной овладело искушение хоть одним глазком взглянуть на дом. Поднялся ветер, сдувая с деревьев последние листья. Он же развеял туман, который был частым гостем в нашей стране в это время года.

И вот передо мной раскинулся дом, еще более мрачный, чем всегда. Я подумала о том мизантропе, который сейчас жил в нем. Должно быть, это здание подходило его настроению.

Вдруг передо мной с необычайной ясностью вспыхнула картина из прошлого — Мэтью вместе с Карлоттой. Меня охватила волна жалости к себе, и я почувствовала, что глаза наполнились слезами. Я вытащила платок, но внезапно налетевший порыв ветра выхватил его из моей руки и понес по направлению к дому. Я побежала за ним, но ветер, словно ребенок, замышляющий одну из своих злобных шуток, вновь подхватил платок и понес дальше по дорожке.

Таким образом, я зашла дальше, чем следовало, и когда я, наконец, подобрала платок, то услышала какое-то рычание и увидела, что ко мне большими прыжками направляется пес. Это был большой черный ньюфаундленд, и бежал он прямо на меня.

Я нарушила границу владений. Сразу же мне вспомнилось, как Эбби говорила о собаке, которая не любила, когда люди вынюхивают что-то в ее владениях, а меня вполне можно было в этом заподозрить. Но я очень хорошо знала все повадки животных. Между нами существовало какое-то товарищество, и животные, как правило, признавали меня.

— Хорошая собачка… — проговорила я. — Хороший пес… Я твой друг…

Ньюфаундленд заколебался, хотя выглядел очень свирепо. Но тут он заметил платок в моей руке, и, видимо, решил, что я украла его, потому что схватил его и стал тянуть на себя. При этом он поранил мою руку, на платке осталась полоска крови.

Я продолжала стоять и держать платок, тогда как пес тянул зубами за другой край.

— Мы станем друзьями! — убеждала его я. — Ты славный пес и хорошо охраняешь дом своего хозяина.

Я протянула руку, чтобы погладить пса, но тут услышала чей-то голос:

— Не трогайте его! — И потом:

— Сюда, Демон, ко мне!

Пес отпустил платок и кинулся навстречу появившемуся мужчине.

«Смит?» — подумала я, но потом заметила, что мужчина слегка прихрамывает, и поняла, что передо мной стоит Джереми Грэнтхорн собственной персоной.

Он с отвращением взглянул на меня.

— Он бы укусил вас… и очень серьезно. Что вы здесь делаете?

— Я проходила мимо, а мой платок унесло ветром. Я побежала за ним…

— Что ж, вы его получили назад?

— Да, благодарю вас.

«Какой неприветливый человек!» — подумала я. В деревне вели себя совсем не так, моя мать обязательно пригласила бы его к нам в гости, а потом его бы позвали и в Эверсли-корт, но было очевидно, что ему нравится вести жизнь отшельника.

— Прошу прощения, что вторглась в ваши владения, — произнесла я, — но это все ветер. До свидания.

— Пес оцарапал вашу руку? — заметил он.

— Пустяки! Я сама виновата, не надо было ходить, куда не следует.

— Вашу руку надо немедленно обработать.

— У меня здесь лошадь. Я живу неподалеку, в Довер-хаусе, и скоро я буду дома.

— И все-таки руку следует осмотреть.

— Где?

Он махнул рукой в сторону дома. Этого шанса я упустить не могла. Мне предоставлялась возможность посетить дом, в который, если верить словам Эбби и моих родителей, новым хозяином еще не допускался ни один человек.

— Благодарю вас, — ответила я. Входя снова в этот холл, я испытала странное чувство.

— Вы совсем ничего не изменили, — заметила я.

— А зачем? — спросил Грэнтхорн.

— Большинство людей любит вносить в дом свои привычки.

— Это всего лишь место, где я могу жить в мире и спокойствии, ответил он.

— Да, конечно, вы надеетесь на это, и, я думаю, не следовало мне вторгаться в ваш дом.

Вопреки моим ожиданиям, он не стал утверждать, что я вовсе не вторгаюсь.

— Входите и присаживайтесь.

Так я вновь очутилась в том зале. Я взглянула на галерею, где когда-то размещались менестрели, и мне показалось, что сейчас она выглядит более зловещей, чем когда-либо. Я услышала шум наверху.

— Смит! — позвал Джереми Грэнтхорн. — Поди сюда, Смит!