Love of My Life. На всю жизнь - Луиза Дуглас Страница 9

Мы говорили о нашей дружбе. Марк рассказывал, как в детстве они с Лукой спорили, кто из них женится на мне. В конце концов, они разрешили этот спор, бросив монетку.

— Ну и что ты почувствовал, когда Лука выиграл? — поинтересовалась я.

— Вообще-то он проиграл, — ответил Марк. Я фыркнула.

Через некоторое время, когда совсем стемнело, Марк встал и натянул на уши свою вязаную шапочку.

— Наверное, нам пора. А то уже поздно.

Мы вышли на промозглый вечерний воздух. Я была пьяна, но не настолько, чтобы не понимать, что в данный момент мы находимся на распутье, и именно сейчас нужно выбрать ту дорогу, по которой мы пойдем. Марк поднял мне воротник и застегнул его под подбородком — точно так, как это обычно делал Лука. Я взяла его под руку.

— Проводишь меня? — спросила я, делая свой выбор. Марк, который всегда был ведомым, пошел по выбранному мною пути.

Марк был почти такого же роста и комплекции, как Лука. От него пахло, как от Луки. Он ругался, как Лука. Он точно так же запрокидывал голову и смеялся. Он был настолько похож на Луку, насколько это вообще возможно, и меня тянуло к нему, как мотылька к огню.

В нескольких сотнях метров от паба, в холодной мгле уотерсфордской ночи, мы непроизвольно прильнули друг к другу и начали целоваться. Но этот поцелуй был совсем не похож на наш поцелуй на кладбище. Сжав руками мою голову, Марк притиснул меня к стене, а я отвечала ему со страстью, которую уже и не надеялась когда-либо снова испытать. Обнимаясь и целуясь, мы преодолели весь путь до дома номер 12 по Фор-стрит, прошли через вестибюль, поднялись по парадной лестнице и, наконец, оказались в квартире. Не переставая целоваться, мы расстегивали друг на друге одежду. Я сбросила ботинки, чувствуя, как пальцы Марка расстегивают мои джинсы. Мои губы не отрывались от губ Марка, мое тело прижималось к его, стремясь к такой близости, какая только возможна между двумя человеческими существами. В этот момент смерти не было места рядом с нами. Это было торжество жизни. Это был единственный способ забыть о нашем горе, изгнать прочь непереносимое одиночество. Отступая к дивану, Марк с моей помощью расстегнул свои джинсы и снял мои. А потом был судорожный, грубый, примитивный секс, после которого наступил желанный катарсис. Невозможно описать ту волну эмоций, которая захлестнула и накрыла с головой нас обоих, когда все было кончено. Марк плакал, а я гладила его по голове и повторяла, что все будет хорошо.

Мы так и заснули на диване, продолжая обнимать друг друга. И впервые за многие недели черная собака тоски оставила меня в покое.

Я уже успела забыть, каково это — не чувствовать себя одинокой.

Меня разбудили звонок мобильника Марка и тяжесть его тела. Он крепко спал, слегка похрапывая, и его сон, как и у Луки, был по-детски безмятежным. Голова Марка все еще лежала у меня на плече, и моя рубашка была влажной под его щекой. Я понимала, что телефонный звонок означает проблемы, но не испытывала ни чувства вины, ни раскаяния. Собственно, я вообще не испытывала никаких чувств. Мне только очень не хотелось, чтобы этот волшебный миг закончился. Убрав волосы, упавшие на любимое лицо, я прошептала:

— Марк, просыпайся. Тебе звонят.

Марк лишь слегка пошевельнулся и что-то пробормотал.

— Марк…

Он открыл глаза, озадаченно огляделся по сторонам и воскликнул:

— Господи! Господи всемогущий! Который час?

Я понятия не имела. В моей беспорядочной жизни часы были ни к чему. Марк достал мобильный из кармана джинсов.

— Нат? Со мной все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Я тут немножко перебрал и заснул в машине… Нет, я могу вести машину… Послушай…

Я покачала головой. Машина осталась на кладбище. На ночь ворота запирают.

— Кажется, меня заперли на кладбище… Я не знаю…

Слава Богу, что Натали не могла оставить детей и примчаться за ним.

— Со мной все будет в порядке. Я возьму такси. Скоро буду дома. Не волнуйся.

Отключившись, Марк отложил телефон и обхватил голову руками.

— Господи… Господи…

— Я заварю чай, а потом отвезу тебя домой, — сказала я. — Не надо так переживать, Марк. Все в порядке. Честно.

Сейчас Марк ничем не напоминал того мужчину с горящими глазами, который зашел вместе со мной в эту квартиру несколько часов назад. Передо мной был уставший, встревоженный, осунувшийся человек, который сидел на диване со спущенными штанами, обхватив голову руками.

Я отправилась на маленькую кухоньку и поставила чайник. От меня пахло сексом, и этот запах напоминал мне о Луке. Я чувствовала себя совершенно обессиленной. Я чувствовала себя живой.

А потом мы с Марком сидели на диване и пили чай. Я положила голову ему на плечо, и он нежно поцеловал мои волосы.

— Хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Лучше не надо.

— Слава Богу, что это ты, — сказал Марк, и я понимала, что он имеет в виду.

Моя старенькая «Клио» стояла на обочине уже несколько дней. Мотор совсем промерз и не хотел заводиться, но потом все-таки ожил и заурчал. Проехав двенадцать миль до Портистона, я высадила Марка в начале главной улицы, сжала на прощание его теплую руку и медленно поехала вдоль набережной. В такое время никто не мог меня здесь увидеть, а я хотела вспомнить старые добрые времена. В водах пролива отражались огни острова Сил. Я опустила окно и вдыхала знакомый холодный влажный воздух, прислушиваясь к шелесту волн, набегающих на галечный пляж. Я нашла то место, где однажды зимней ночью мы с Лукой сидели в фургоне его отца и смотрели на падающий за окнами снег. Воспоминания об этом немного подняли мне настроение. Но, наверное, окно оставалось открытым слишком долго, потому что на обратном пути в Уотерсфорд я заметила, что на никем не занятом пассажирском сиденье свернулась клубочком моя черная собака.

Я снова была одна.

Все мои лучшие детские воспоминания связаны с семьей Феликоне.

Когда я была маленькой, мать каждую субботу водила нас с Линетт в «Маринеллу». Этого события мы с нетерпением ожидали всю неделю. По случаю похода в ресторан наша мать даже красила губы и взбивала свои реденькие тусклые волосы. Она надевала хорошие туфли и по дороге рассматривала свое отражение в витринах магазинов. У нас с сестрой визиты в «Маринеллу» ассоциировались с теми редкими мгновениями, когда наша мать была почти что веселой.

Анжела всегда работала — либо в ресторане, либо у себя в кабинете. Маурицио хлопотал на кухне и обслуживал клиентов. Близнецы играли со своими машинками и солдатиками либо в самом ресторане, либо на ступеньках у входа. Тихий и серьезный Фабио сидел и наблюдал за играми братьев, но сам никогда к ним не присоединялся.

Жалея девчонок, которые растут без отца, Маурицио всегда устраивал нам королевский прием. Он говорил, какие мы красивые и необыкновенные. Он делал нам небольшие подарки и обращался с нами как с настоящими принцессами. Мы с Линетт принимали все за чистую монету и ловили каждое его слово. С нашей матерью Маурицио тоже вел себя соответственно и был единственным мужчиной, который был способен заставить ее покраснеть. Он целовал ей руку, расспрашивал о здоровье, внимательно выслушивал ответы, а если новости были неутешительными, всплескивал руками и восклицал: «Mio Dio!» После этого он исчезал на кухне и появлялся вновь с каким-то особым, фирменным лакомством, уверяя, что оно обязательно исцелит ее от всех недугов. Он лично обслуживал ее. Съев предложенное угощение, мать промокала губы салфеткой, оставляя на белоснежной ткани розовый след помады, и заверяла, что ей действительно стало намного лучше. Тогда Маурицио театрально осенял себя крестом и возносил коротенькую благодарственную молитву. Линетт и близнецы обменивались многозначительными взглядами. Я наблюдала за тем, как на материнском лице отражается целая гамма чувств. Она была довольна. Анжела следила за происходящим из-за стойки. Ее губы раздвигались в улыбке, но до глаз эта улыбка не доходила.