Осколки тебя - Янина Логвин Страница 9

Я не выдерживаю и ударяю ладонью по стене, только в последний миг сдержавшись, чтобы не сжать пальцы.

Ну, почему мне так сложно с ним говорить? Именно ему все объяснить — почему?.. Каждая клетка моего тела противится тому, чтобы хоть перед кем-то держать ответ.

— Ради всего святого, Алекс! Я не собираюсь спорить и отвечать. Я не собираюсь — мать его! — ничего обсуждать! Я просто другой и устал это повторять! Мне это необходимо, ясно?! Так же остро, как тебе писать! Смирись уже, или я сам свалю отсюда нахрен!

Все, на сегодня я выдохся, и уже собираюсь пройти мимо брата в ванную комнату и как следует шарахнуть дверью, когда этот идиот делает то, что мы никогда не станем демонстрировать на людях.

Он преграждает мне путь и что есть силы обнимает за плечи, прижимая к себе. Выдыхает почти так же яростно, как я:

— Картер, как ты не поймешь? Я не хочу тебя однажды потерять!

Его тепло неожиданно обездвиживает, и я застываю, ощущая прохладную щеку брата на своей, которая все еще горит после драки с Уолбергом.

— Придурок… — шепчу, утратив голос. — Ал… отпусти, — прошу, но сам ничего не делаю, чтобы его оттолкнуть.

— Нет!

— Какой же ты дурак…

— Пообещай, Картер, что будешь дома! Всего неделю! Дай отцу почувствовать, что он важен для тебя! Пожалуйста!

Ответить получается не сразу, зато честно:

— А для кого, Ал, я играю в этот чертов лакросс? Или думаешь, мне больше заняться нечем? Только ему не говори, старик у нас гордый.

— Не скажу!

Когда мы уже лежим в своих постелях, ночник погашен, а вечерний бриз с океана, залетая в открытую фрамугу окна, колышет жалюзи, Алекс внезапно мне признается:

— Знаешь, Картер, а ведь ты был прав сегодня.

— Когда это?

— На школьной парковке, когда сказал, что я размазня, потому что никак не решусь поцеловать Лену.

— Я не так сказал, не сочиняй.

— Но подумал. Не важно! Ты был прав. Я уже давно хотел это сделать, но не мог решиться.

— И?

— Думаю, что я люблю ее.

Ого! Неслабое признание. Оно сваливается на меня, как куль с мукой, и я присвистываю. Смотрю на брата, закидывая руки за голову:

— Охренеть! Да ты спятил, чувак!

Алекс в ответ молчит, и я даю ему шанс.

— А может, тебе только кажется?

— Нет, — он уверенно отвечает. — Давно уже. Я чувствую.

Мне смешно. Время сопливых Ромео кануло в лету еще с того момента, как Хью Хефнер распродал первый тираж «Плейбоя», обоих Кеннеди уличили в измене, а человечество догадалось снимать порно. Какая к чертям любовь?!

- Знаешь, — говорю, — когда Бриджит Доу в седьмом классе дала мне подержаться за ее грудь, я такое почувствовал… Пока два раза не спустил в туалете, не мог успокоиться!

Алекс со смехом стонет. Привстав на локте, с силой запускает в меня подушкой.

— О, Господи, Картер, заткнись! — просит. — Ну, почему ты хоть иногда не можешь быть серьезным!

Я могу, и еще как, но только не тогда, когда родной брат несет подобную чушь!

— Потому что от твоих признаний, Ал, меня сейчас стошнит! Ты еще не был ни с одной девчонкой, да что ты можешь знать о любви? — Это же так очевидно!

— А ты?

Алекс возвращает мне вопрос, а я ему — подушку. Приваливаюсь голой спиной к стене и предупреждаю, наставив палец:

— Вот даже не начинай забивать мне баки подобной хренью! И не подумаю отвечать!

Но Алекс не был бы сам собой, если бы тоже не сел в постели и не добавил упрямо:

— Но это правда! Это по-настоящему, понимаешь? Лена добрая, умная и очень красивая девушка! — Он на секунду пытается спрятать слова за смущенной заминкой, но желание сказать побеждает: — И она тоже меня любит.

Этот день просто достал отстойными сюрпризами, и я с сомнением фыркаю:

— Девчонка, как девчонка. Две руки, две ноги… задница! По идее, уже должна быть, правда, я не заметил.

— Картер, если ты не заткнешься, я обижусь! — сердито обещает Алекс, и я сдаюсь:

— Ладно, успокойся!

Я встаю с кровати, подхожу к окну и убираю жалюзи. Усевшись на подоконник так же, как еще недавно брат, достаю из тайника под ним пачку сигарет, зажигалку и закуриваю. Затягиваюсь, выпуская дым в открытую створку.

— Так я не понял, Алекс, — спрашиваю. — Ты ее все-таки поцеловал, своего Трескунка? Или снова мялся, как дурак?

— Нет, не мялся. Все получилось само собой. Картер?

— Что?

На улице темная ночь и лишь горит фонарь у дома Холтов. В окне девчонки на втором этаже тускло светится ночник, и я вдруг думаю, как долго в это окно смотрел Алекс, прежде чем я пришел.

— Мне кажется, я буду любить Лену всегда. Мне больше никто не нужен.

Это признание звучит негромко, и то ли ночь виновата и усталость, а то ли искренность в голосе брата, но я наконец понимаю, как именно звучит чувство, облаченное в звуки и рожденное сердцем. И больше не хочу смеяться. В этих звуках, повисших в комнате, я вдруг ощущаю себя незнакомцем, случайно оказавшемся в мире, о существовании которого даже не догадывался.

Слова иногда ничего не значат, распадаются фоновым крошевом в воздухе и уносятся с ветром, не оставив следа. А иногда их вес так ощутим, что собственная жизнь в сравнении кажется блеклой точкой, затерявшейся в наслоении шелухи. Сметя которую, ничего не останется.

Конечно, я говорю Алексу глупость — на другое я сейчас не способен. Только криво улыбнуться перекошенным ртом и сузить глаза от попавшего в них дыма:

— Ну, и как ты эту гребаную любовь чувствуешь, Ал? Каким местом? Хочется посмотреть, что у Трескунка под юбкой?

Он не обижается, хотя я этого жду. Мне этого хочется, и знать бы еще, почему! Но вместо обиды, Алекс поднимается с кровати, включает светильник и подходит к столу. Открыв верхний ящик, достает оттуда свой дневник и раскрывает его. Показывает мне.

И пока я ошарашенно на это смотрю, Алекс закрывает дневник и прячет назад в стол. Улыбается мне, смущенно зарыв пальцы в волосы — еще живой, настоящий, и счастливый. В эту глухую ночь в нашей спальне осветленный чувством, способным из любой щели прогнать темноту.

Пройдут годы, но я навсегда запомню его таким.

— И что ты теперь скажешь, брат? — спрашивает, всматриваясь в мои глаза, словно надеется увидеть в них понимание. Отражение переполняющих его эмоций и самого себя — для нас всегда это было важно. Но, к сожалению, я не могу ему этого дать.

Мне нечего сказать. Я качаю головой и сминаю сигарету прямо о подоконник.